Уолтер замолк. Он неожиданно подошел, обнял ее.
— Хорошая моя, я знаю, ты будешь тосковать. Мне так жаль…
Тут он увидел лицо сестры и крепко сжал ее плечи.
— Не смотри так, Би! Родная, лучше я откажусь. Только бы…
Она топнула ногой.
— Опять самопожертвование! Не хватит ли? — Глаза ее сердито сверкнули.
— Не забудь, у меня есть еще и Артур. Ты только подай ему пример, и он тоже выпустит из рук свое счастье, лишь бы Глэдис не скучала без него. Думаешь, мы с ней скажем тебе спасибо? Хватит нам и одного святого в доме!
Уолтер испытующе смотрел на нее.
— Я ведь еще не написал о своем согласии.
— Так пойди и напиши, и покончим с этим.
— Нет, сперва поговорим начистоту, Би. Я хочу знать правду. Ты в самом деле хочешь…
Она рассмеялась, пожалуй чересчур громко.
— Если уж тебе угодно знать правду, пожалуйста: я хочу, чтобы ты хоть раз в жизни сделал что-нибудь просто для собственного удовольствия. Ты будешь счастлив, а важнее счастья ничего нет на свете.
Уолтер покачал головой.
— Не верю, что ты так думаешь, вся твоя жизнь доказывает обратное.
— Ас чего ты взял, что я довольна своей жизнью? — вскинулась Беатриса.
— Да, в свое время я бог весть что натворила, но…
Она тут же испугалась слишком откровенного признания и поспешила заговорить о другом:
— Гольбах прав. Церковь, религия, нравственные законы сделали человечество преступным и отвратительным, и все потому, что они сделали его несчастным. Душа человека расцветает от счастья, как трава зеленеет в солнечных лучах. Взгляни на Глэдис!
Она вдруг стала очень серьезна.
— Это очень мудро, Уолтер, это единственное, чему меня научила жизнь. Я не верю в бога, я и в дьявола больше не верю, но я верю, что каждый человек имеет право быть счастливым. Смотри же, чтобы никто не отнял у тебя твоего счастья.
Она опять засмеялась, притянула к себе его голову и поцеловала в макушку.
— О вкусах не спорят! Если тебе очень хочется, чтобы тебя подали под соусом какому-нибудь людоедскому вождю, поезжай, пожалуйста, превращайся в жаркое и будь счастлив. Но до тех пор, во всяком случае, оставайся у нас. За это время ты наберешься сил, у Глэдис еще целый год будет хороший учитель, и всем нам будет приятно, что ты с нами. А когда ты вернешься… если вернешься…
Он снова крепко обнял ее.
— Ну конечно я вернусь. И знаешь, что мы тогда сделаем? Слушай, Колибри.
Так прозвал ее отец, когда она была совсем маленькая. В ту пору он еще видел, и легкие, грациозные движения девочки напоминали ему эту крохотную птичку.
— Да?
— Дай сроку три года, ну, скажем, четыре для верности. Глэдис будет уже восемнадцать. И уж можешь не сомневаться, из нее выйдет весьма энергичный самодержец. Мы передадим ей бразды правления и сбежим только вдвоем, ты да я. Устроим себе каникулы на целых полгода, а куда сбежим, угадай. Объездим все греческие острова. Повидаем все места, которые так любил папа. Разве тебе не хочется поглядеть на Лемнос и на пещеры Сирен?
И на воды Стикса… Она прижалась щекою к его волосам. Что ж, Глэдис, наверно, понравится Эгейское море. Они будут там утешать друг друга.
Она опять поцеловала Уолтера в макушку; потом снова засмеялась, на этот раз совершенно естественным смехом, и легонько оттолкнула его.
— По рукам. А теперь, Уоткин-Магеллан, ты меня пусти, мне надо потолковать с кухаркой. Генри собирается в Стратфорд разузнать насчет дорогого его сердцу турнепса, мистер Юнг прислал ему семена в обмен на молоко, а я тут болтаю с тобой, вместо того чтобы составить список покупок.
Вот напиши-ка им о своем согласии, пока Генри не уехал, тогда письмо поспеет к почтовой карете и ты не потеряешь еще неделю понапрасну. Хватит тебе полчаса? Генри скорее заставит ждать самого епископа, но только не лошадь.
ГЛАВА IX
Прочитав ответ Повиса на приглашение приехать в Бартон, Уолтер удивленно улыбнулся.
— Невозможно попять этого чудака. Я писал ему, что останусь здесь до самого отъезда в экспедицию, и что вы с Генри очень его ждете, и что ты просила передать ему, что будешь ему рада в любое время, и приложил жалованье за три месяца. А он вернул деньги с короткой и не слишком любезной запиской: он, видишь ли, нашел место кондитера в каком-то лондонском трактире и заявляет, что может и сам о себе позаботиться, пока я не соберусь в дорогу. О том, что мы звали его сюда, он даже не упоминает.
Оставшись на какую-то минуту наедине с Артуром, Беатриса рассказала ему об отказе Повиса приехать. Она помогала мальчику укладываться в дорогу.
— Как по-твоему, Артур, может быть Повису неприятно видеть нас с тобой, потому что мы знаем, что он сделал?
— Я думаю, он потому не хочет приехать, что дядя Генри ничего не знает.
Ему, наверно, кажется, что нечестно приезжать сюда. И потом, тетя Беатриса, по-моему…
Он остановился.
— Что же?
— По-моему, Повис… обижается… ужасно обижается. Жалко, что дядя Уолтер так плохо его понимает.
— Не жалей. Тогда он догадался бы, и это было бы страшное несчастье.
Дяде Уолтеру и без того нелегко.
Мальчик кивнул.
— Да, но Повис… Какая, должно быть, мука так любить.
Тетя Беатриса, я не хочу знать, что он вам сказал, но… что вы сами подумали?
— Я ничего не думала. Я увидела.
— И я тоже, — прошептал он.
— Что же ты увидел, Артур?
— Я… не знаю. А вы?
— Я увидела, что добро и зло неразделимы. — Она прикрыла глаза рукой. — Трудно объяснить. Что-то перевернулось во мне. Понимаешь ли… наши поступки только символы, сами по себе они ничего не значат. Наши побуждения — вот что важно. — Она опустила руку и покачала головой. — Боюсь, это звучит невнятно.
Но я не знаю, как сказать яснее.
Он молча кивнул и взял с полки «Vita nuova».
[18]
— Можно?
— Бери что хочешь. Но эта книга, наверно, есть у д'Аллейров. Отец Жиля был большим знатоком Данте.
— На этом экземпляре есть пометки.
— Твои?
— Совсем мало, и карандашом. Я сейчас же сотру, если хотите. Они только в конце, на чистой страничке. Беатриса взяла у него из рук книгу.
— Да это стихи! А прочесть нельзя?
