Маленькой пора спать.
С Генри, хоть он и проявил больше великодушия, ей было немногим легче.
В этот вечер он ходил по спальне, недоуменно рассуждая вслух и прищелкивая языком, словно уговаривая заупрямившуюся лошадь.
— Что ни говори, Уолтер промахнулся. Мне тяжело, мне просто тяжело видеть, что он женился бог знает на ком. Будь она хотя бы молодой и хорошенькой. И как это он… Помяни мое слово, дорогая, тут был какой-то фокус-покус, не будь я Телфорд.
Беатриса зарылась лицом в подушку и притворилась спящей. Если бы только он перестал говорить об этом, если бы только все они перестали говорить об этом!
На следующее утро, проходя из детской в кухню мимо комнаты Фанни, Беатриса услышала, что оттуда доносится плач. Она постучала и открыла дверь.
— Вам нездоровится, Фанни?
Уолтер стоял рядом с креслом жены и, нагнувшись к ней, что-то успокаивающе говорил. Она сбросила его руку с плеча.
— Ах, оставьте меня в покое!
— Уолтер, может быть, принести сердечные капли?
Он молча покачал головой. Вид у него был измученный. Через секунду он снова склонился над рыдающей женщиной.
— Фанни, будьте добры, успокойтесь; вы огорчаете Беатрису.
— Как будто ей не все равно! Она не поступила бы так, если бы…
— Поступила как? — спросила Беатриса, подходя к ней. — Погоди, Уолтер.
Фанни, я вас чем-нибудь обидела? Скажите мне, чем же? Или пусть Уолтер скажет.
Он покраснел.
— Би, мне страшно неприятно… Она подумала, что вы с Генри вчера намеренно ее оскорбили. Фанни, уверяю вас, ничего подобного не было. Вам просто показалось…
— Мне показалось, что меня посадили в карету с аптекарем?
На секунду Беатриса растерялась.
— С доктором Джеймсом? Он был так любезен, что предожил воспользоваться его каретой. Почему…
— А эта Ньюджент уселась в экипаж леди Монктон?
— Это вполне естественно. Леди Монктон пригласила миссис Ньюджент ехать с ней, потому что они обе — крестные матери.
— Конечно! Как будто не приличнее было пригласить в крестные матери свою невестку вместо жены какого-то священника без прихода. Я могу понять, что вы выбрали леди Монктон, — она знатная дама.
— Она наш старый друг, — холодно ответила Беатриса. — Так же, как и миссис Ньюджент, и обе они обещали крестить ребенка, прежде чем мы узнали о женитьбе Уолтера.
— А почему вы о ней не знали? Потому что Уолтер целых два месяца скрывал наш брак. Наверно, он стыдится меня. О, мне не надо было выходить за него. Мне следовало бы предвидеть, что все вы будете презирать и оскорблять меня.
— Кто оскорбил вас?
— Если хотите знать — ваша Эльси. За обедом я видела, как она посмотрела на меня, засмеялась и что-то шепнула своему хлыщу. Или вы думаете, что я совсем бесчувственная?
— Выслушайте меня, пожалуйста, — сказала Беатриса. — Если Эльси была груба с вами в нашем доме, мне это крайне неприятно. Да, она порой бывает бестактна; ее слишком избаловали в детстве. Сейчас у нее много волнений, и мы должны быть к ней снисходительнее. Но мне кажется, что ни Генри, ни я ничем вас не обидели.
Снова разразившись слезами, Фанни вскочила с кресла и бросилась на шею своей золовке.
— Простите меня, милочка Беатриса! Вы ангел, и я сама во всем виновата.
Я знаю, что я ужасно чувствительна. Но я так хочу, чтобы вы все меня полюбили.
Ради Уолтера Беатриса выдержала град мокрых поцелуев.
— Вы переутомлены, — сказала она. — Прилягте, а я принесу вам настой бузины. Опусти штору, Уолтер. Может быть, Фанни уснет.
Фанни покорно подчинилась. Уолтер молча последовал за сестрой к дверям.
— Спасибо, — прошептал он в коридоре. — Будь с ней как можно терпеливее. У нее была тяжелая жизнь.
ГЛАВА ХIV
Уолтер и Фанни поселились в Лондоне. Хотя он продолжал регулярно писать сестре, в этих письмах почти ничего не говорилось о его семейной жизни. О жене он всегда писал хорошо, но упоминания о ней становились все реже и осторожнее. Иногда он просто ограничивался тем, что передавал от нее нежный привет.
Второй раз они приехали в Бартон летом следующего года. Почти две недели Уолтер и Беатриса ходили как по лезвию ножа, ограждая Фанни от насмешек соседей, не давая ей надоедать детям, а мальчикам — грубить ей, умиротворяя миссис Джонс и удерживая Генри от слишком открытого выражения неприязни.
Однажды шестнадцатилетняя младшая горничная пришла с заплаканными глазами к своей хозяйке и заявила, что уходит. Беатриса удивленно посмотрела на нее: слугам у них в доме жилось хорошо, и они были к ней очень привязаны.
— Что случилось, Эллен?
— Ничего, сударыня.
— Разве вам у нас не нравится?
— Нет, сударыня, очень нравится.
— Ну так в чем же дело?
И тут девушка не выдержала.
— С вашего разрешения, сударыня, эта леди со мной очень нехорошо разговаривает.
— Миссис Риверс?
— Да, сударыня.
— Что произошло? Молчание.
— Вы в чем-нибудь виноваты? Вы нагрубили ей?
— Не-е-ет, то есть…
— Ну?
Круглое добродушное лицо Эллен сморщилось. Она молчала, сдерживая слезы.
— Не бойтесь, скажите мне правду, — мягко сказала Беатриса.
— С вашего позволения, сударыня, я не хотела. Я никогда дерзкой не была, у меня даже и привычки такой нет. Но эта леди… Что она меня, собакой считает? Со мной еще никто так не говорил, и я к этому не привыкла.
В ее голосе появились визгливые ноты.
— Понимаю, — сказала Беатриса. — Ну, мы поговорим об этом позже.
Спросите, пожалуйста, миссис Джонс, не будет ли она так добра прийти ко мне.
Эллен ушла в слезах, и вскоре появилась миссис Джонс, держась так прямо, словно проглотила кочергу.
— Вы меня звали, сударыня?
— Да, миссис Джонс. Вы не замечали, чтобы Эллен дерзила?
— Вот уж нет, сударыня; такой вежливой девушки поискать, и я повторю это хоть на смертном одре. — Она негодующе вздернула подбородок. — Я ее не оправдываю, что она стала возражать миссис Риверс, и я ее уже хорошенько отчитала за это. Служанка должна знать свое место. Но когда благородная дама называет честную девушку в лицо воровкой только потому, что не может найти какую-то там дрянную брошку…
— У миссис Риверс что-нибудь пропало?
