— Неужели? Вот никогда бы не подумала!
— По его словам, большинство горцев Уэльса страстно любят музыку. Так вот, он женился очень молодым. Она служила в том же доме и была на таком же хорошем счету, как и он. Она тоже любила петь, и, кажется, он в ней души не чаял. Они поселились в домике на землях баронета. Когда Повису исполнилось двадцать лет, его обвинили в краже меченной полукроны — ее нашли у него в кармане. Он сразу догадался, кто ее туда положил, и мог бы очистить себя от подозрений, если бы ему позволили объяснить, но баронет тут же послал за констеблем, и Повиса отправили к мировому судье, который однажды уже судил его, когда он был еще мальчиком.
— За браконьерство?
— Он убил зайца. Не браконьерство, а простая ребяческая шалость. Но этого оказалось достаточно.
— Опять законы об охоте! Как ты думаешь, станем мы когда-нибудь цивилизованной страной?
— На нашем веку — нет. Но ведь так дела обстоят не в одной Англии.
Вспомни Францию!.. Так что, разумеется, Повиса осудили, не выслушав. Когда ошибка выяснилась, он уже отбыл первый год наказания. К этому времени его дом продали, а жена и ребенок умерли в богадельне от какой-то болезни, которую подхватили в царившей там грязи и тесноте. Их похоронили в могиле для бедняков. Это озлобило его больше всех других несчастий, которые ему довелось пережить, — словно над его близкими было совершено гнусное надругательство. Когда он вышел из тюрьмы, ему предложили множество благочестивых советов и — «во утешение» — пять гиней.
— И что он сделал?
— Швырнул деньги на пол и пошел в солдаты. В армии ему жилось неплохо.
Он воевал под командой Клайва, не растрачивал зря своей доли добычи и наград и был уволен после Плесси.
— И снова стал слугой?
— Ну нет! Как он сам мне объяснил, «господами он был сыт по горло».
Кроме того, он пристрастился к бродячей жизни. Поэтому, вооружившись хорошим тесаком, а также кулинарным искусством, позаимствованным у спившегося повара француза, он отправился посмотреть мир. Насколько мне известно, ему довелось увидеть немало. Через девять лет его высадили на берег в Лиссабоне с острым ревматизмом и без гроша в кармане; он бредил и, видимо, был при смерти.
Какие-то монахи приютили его и послали за доктором, моим знакомым, который никак не мог его понять и попросил меня определить, что это за наречие.
Когда он начал поправляться, я стал брать у него уроки валлийского языка, так что мы виделись довольно часто. Он пробыл в монастыре четыре месяца и вышел оттуда с больным сердцем. Мы с доктором снабдили его одеждой и кое-какими деньгами. Он уехал очень обиженный, чуть ли не отказавшись пожать мне на прощанье руку. Он рассердился потому, что средства не позволяли мне держать лакея. Я ничего не слышал о нем, пока он не явился в Вену, чтобы предложить мне свои сбережения, если они мне нужны, и свои услуги — нужны они мне или нет. Судя по всему, денег у него было гораздо больше, чем у меня.
— Откуда он их взял?
— Именно это я его и спросил. Он засмеялся и сказал, что можно набраться всяких дурацких знаний и все-таки голодать, но хорошо одетому человеку, который умеет готовить соус из трюфелей, нечего опасаться бедности.
— Но я все-таки не понимаю, как он ухитрился честным путем заработать столько за такой короткий срок.
— Смотря что называть честным путем. Насколько я понял, он обдумал свой план еще в Лиссабоне. Он немного говорил по-французски и умел превосходно готовить. Он добрался до Каира, выдал себя за французского шеф-повара, обучавшегося стряпне на кухнях Версаля, и с замечательной наглостью за большие деньги пошел на службу к богатому и невежественному бею.
— И его не разоблачили?
— Отнюдь. Через два года он уехал, увозя с собой тяжелый кошелек сбережений и бирюзовое кольцо, которое носит до сих пор, — дар бея в знак уважения.
— Что за странная история! И немножко страшная, по-моему. В этом неуклонном стремлении к намеченной цели есть что-то нечеловеческое.
— Согласен. Я тоже иногда это чувствую. И все же я никому так не доверяю, как ему.
— Мне кажется, — сказала Беатриса, помолчав, — он мог бы нам помочь.
Между двумя такими необычными людьми должно быть что-то общее.
Уолтер покачал головой.
— Я думал об этом, но, пожалуй, ничего не выйдет. Между Сатаной Мильтона и философствующим дервишем Вольтера нет ничего общего.
Апокалиптический гнев Билла кажется Повису наивным и детским; он считает, что жизнь надо принимать такой, как она есть, и не ждать от нее слишком многого. Боюсь, он был прав, говоря, что получил хорошее образование. Нет, дорогая, если кто-нибудь и может спасти Билла от него самого, так это ты; а пять лет назад это было бы не под силу и тебе.
— И год назад тоже. Думаю, что даже и теперь мне это не удастся, если я не смогу подобрать к нему ключ. Нельзя ли повлиять на него через жену?
Наверное, нет, если их брак неудачен.
— Боюсь, что так. Мэгги в простоте душевной сделает все, что сможет, но она выводит Билла из терпения своей набожностью, хотя мне кажется, что они все еще очень привязаны друг к другу. По-видимому, она не просто благочестива. Возможно, она действительно впадает в состояние экстаза, о котором большинство последователей Уэсли знают только понаслышке, — это написано на ее лице. Но ее отношения с мужем от этого не улучшаются. В теперешнем его настроении Билл приходит в неистовую ярость от душеспасительных разговоров, а бедняжка Мэгги обрела Христа и не может молчать о нем.
— А если я попробую подействовать на него через детей? Ты говорил, что у него их много.
— Даже слишком: у всех здешних рыбаков огромные семьи. Правда, одного из мальчиков он любит больше других, хотя я не уверен, что даже через него тебе удастся чего-нибудь добиться. Насколько я могу судить, остальные неблагодарная почва; их никак нельзя сравнить ни с отцом, ни с матерью. Но у этого мальчика необыкновенное лицо, и я слышал от Повиса, что Билл в нем души не чает. Я пытался подружиться с малышом, но сблизиться с кем-нибудь из Пенвирнов очень трудно из-за вечных нападок Фанни и гордости Билла. Все его дети, по-моему, боятся со мной разговаривать. Я подозреваю, что Билл им это запретил; он, возможно, опасается, как бы я не подумал, что раз они проявляют дружелюбие, то, значит, хотят что-то у меня выклянчить. Видишь ли, некоторые из рыбаков уже пробовали этот способ. К сожалению, больше я ничем не могу помочь тебе, Би. Тебе придется попробовать самой.
— Во всяком случае, ты, я думаю, согласишься, что мне не остается ничего другого, как попробовать. Я не смогу смотреть в глаза ни одной матери, если не найду способа помочь этим людям.
Доктор приехал в девять, и, выходя за ним из комнаты больных, Генри сиял от радости. Осмотр обоих пациентов дал самые утешительные результаты.
