— Да она еле шевелится, — Юля морщит нос, — если я звоню, она — как невареная. А мне что, целый час по медпункту по стеночке ходить? Я лучше сама.
— Сядь лучше, сама, — я вытаскиваю из кармана телефон.
Никакого часа не требуется. Алевтина Петровна вместе со шваброй прилетает через шесть минут, на уничтожение последствий катаклизма «Шурочка» ей требуется еще три минуты.
Через еще две, когда мы остаемся одни, Юла смотрит на меня исподлобья и обвиняюще.
— Вот опять ты строжишь, Ольшанский. А она потом месяц будет ворчать, что я на неё директору жалуюсь.
— Пусть, — я безразлично пожимаю плечами, — тем более, что по уму, именно этим тебе и следует заниматься. Даже не представляешь, насколько эффективен бывает один строгий выговор в повышении трудоспособности.
— Это ты у меня деспот и тиран, а я все-таки не настолько бесчеловечна.
— Просто ты слишком хороший человек, Юла, — я подхожу к ней ближе, опускаю ладони на талию под тонким белым халатом, — я это в тебе и ценю, сама знаешь.
— А как же мой потрясающий ум, зашкаливающее обаяние и золотой характер? — девушка задирает бровки, запрокидывает голову, подставляя подбородок для поцелуя, а потом смеется и не дожидаясь ответа обвивает мою шею руками. — Я так рада, что ты пришел…
— Я вообще-то пришел узнать, как у нас с тобой обстоят дела? — я разворачиваю девушку к себе спиной и пробегаюсь по её животу ладонью. — Что там с результатами твоих анализов? Позавчера ты говорила, должны быть результаты на днях.
Подари мне хоть одну радостную весть, Юла. Не хотелось бы тревожиться понапрасну.
Поводов для беспокойства было море.
Обострение хронической болячки Юлы совпало с новостью о её беременности. Наша радость по поводу нового шага в отношениях оказалась омрачена сохраняющейся угрозой потери ребенка и большими трудностями в лечении этой болячки.
Мы с некоторых пор даже начали предохраняться. Хотя я вообще предполагал, что с интимом для безопасности ребенка нужно сделать перерыв, но… У Юлы были гормоны, и вроде как безопасные контакты всех устраивали, включая нашего врача.
Честно говоря, после такого я не то что осколки бы ей не позволил собирать, но вообще настаивал, чтобы с работой она завязывала. Тут, в конце концов, не всегда приятные клиенты, не всегда умные работники…
Юля все еще упирается.
Будто что-то чувствует.
Что я её уже предал.
Иногда от этих мыслей только повеситься и хочется. Вот только повеситься практически равно сбежать от ответственности. А я уже на все готов, лишь бы этот ребенок появился на свет. И чтобы моя невеста не волновалась — тем более. И любого вкопаю в землю, кто попробует её побеспокоить.
— Результатов еще не было, — моя девушка болезненно ежится, — Ник, ты ведь знаешь, это государственная клиника, там не все так быстро делается…
— Тебе стоит уже наконец перейти в частную клинику, — замечаю критично, — я ведь тебе говорил, что могу оплатить любое обследование. Там и скорость, и качество…
— Ты мне еще не муж, Ник, — Юля костенеет, как и всякий раз, когда разговор заходит на это поле, — и платить за себя до свадьбы я точно не позволю. И потом в этой больнице работает моя знакомая. Она специализируется на проблемах, аналогичных моим. У нее отличный послужной список. Я, конечно, не сомневаюсь в компетенциях твоих врачей, но позволь мне хоть что-то решать самой.
Упрямая, как горная коза. Принципиальная, как британская королева. Где б еще такую найти? И зачем искать, если уже повезло?
Зачем ты спьяну полез целовать Эндж, Ольшанский. Куда тебя понесло? Что за наркоманские порывы?
Вопрос не подлежит обдумыванию. Только сожжению.
Назад дороги нет, как говорится.
— Не переживай, — я сжимаю свои объятия крепче, — в этом вопросе я останусь на твоей стороне и воевать мы не будем. Хочешь своего врача? Будет тебе твой врач. Я не настаиваю.
Юля крепче прижимается ко мне спиной, стискивает холодные пальцы на моей ладони.
— Ты такой хороший, иногда мне даже кажется, что я тебя придумала.
— Ты просто плохо меня знаешь, — я даже не пытаюсь прикидываться, что бравирую.
Нет. Это ведь правда.
Она ни за что бы не сказала этих слов, если бы понимала, что за хаос сейчас происходит в моей голове и какой ценой мне удается удерживать мысли в порядке.
И категорически нельзя назвать хорошим человеком того, кто хорошо умеет только предавать. И неважно кого — лучшего друга ли, избранницу…
Предам всех, быстро, дешево, и всех разом — тоже могу.
Смог же одним три тысячи раз уже проклятым порывом предать и Юлу, и Эндж, и своего ребенка.
Вот только с предательствами приходится как-то жить. И даже заговорить о произошедшем не вариант — боюсь, что эта новость окажется фатальной для нашего с Юлой будущего. Потому у нас с того момента не клеится. Я пытаюсь понять, что мне с этим делать и как двигаться дальше? Куда?
Хорошо, что оно есть, хотя бы. Мне есть за что воевать. Хоть даже и со своим идиотизмом.
— Что там такое? — Юля вздрагивает и выпутывается из моих объятий, чтобы броситься к окну. — Тимирязев? А у него-то что случилось?
У медпункта и вправду паркуется пафосный серый гелендваген нашего владельца. И сам Артем неожиданно торопливо выскакивает с водительского сиденья, и бросается к боковой дверце машины. Кого-то вытаскивает…
— Это ведь наш новый администратор, — Юля опознает бесчувственную бледную девушку на руках Тимирязева раньше меня.
А я смотрю на неё и ощущаю, как отчаянно стискиваются на краю подоконника пальцы.
Я ведь просил этого утырка оставить Эндж в покое! Интересно, что нужно сделать, чтобы он послушал?
— Что случилось?
Юля уже натянула свежие перчатки, вылетев обратно в приемную.
Артем осторожно опускает Анжелу на кушетку для пациентов. Оглядывает, убирает с лица прилипшую к губам прядь.
Оторвать бы руки этому убиральщику.
Ведь просил же! Ведь не сказать же, что Тимирязеву тут мало девочек глазки строит. Много. Вот с ними бы и развлекался. Зачем трепать нервы именно Эндж?
— Мы обедали. Собирались, если быть точнее, — суховато поясняет Тимирязев, — она хлопнулась в обморок еще до того, как нам принесли еду.
Я смотрю на бледные губы все еще бесчувственной Анжелы и в голове будто разворошили казавшиеся черными, но оказавшиеся раскаленными до предела угли.
Энджи-Энджи… Такая сильная внешне, но такая хрупкая под всей этой своей скорлупой независимой и самодостаточной женщины.
Знал бы прикуп — жил бы в Сочи, знал бы про её положение — не стал бы ей угрожать. Выбрал бы другие слова. Ей и без меня достаточно нервотрепки. Хотел ведь как лучше. Защитить нас всех от излишнего вмешательства в жизнь друг друга. Уберечь Юлу от излишних переживаний, Эндж — от пересудов.
