И столкнувшись с любой задачей – будет ли это выбор хода в шахматах или какое-то финансовое решение – механизм интуитивного мышления включается на полную мощность. Если мы обладаем определенными знаниями, интуиция предложит нам быстрое решение. Так происходит с гроссмейстером, который молниеносно (блиц!) видит сильные ходы.
Вот маленький пример, который в своей книге дает Канеман:
«Всем знакомы сходные истории об интуиции экспертов: гроссмейстер, проходя мимо игроков в парке, объявляет, что черных ждет мат в три хода; врач с одного взгляда ставит пациенту сложный диагноз. Интуиция экспертов кажется волшебством, но это не так. В действительности каждый из нас по много раз на дню демонстрирует мастерство интуиции. Мы определяем гнев по первому же слову в телефонном звонке; входя в комнату, понимаем, что речь шла о нас; стремительно реагируем на неуловимые признаки того, что водитель в соседней машине опасен. Наши повседневные интуитивные способности хотя и привычны своей заурядностью, однако не менее удивительны, чем потрясающие озарения опытного пожарного или врача.
Психология точной интуиции не содержит никакой магии. Пожалуй, лучше всех ее кратно описал Герберт Саймон, который, исследуя процесс мышления гроссмейстеров, показал, что после тысячи часов занятий шахматисты иначе видят фигуры на доске. Саймон, раздраженный приписыванием сверхъестественных свойств интуиции экспертов, однажды заметил: «Ситуация дала подсказку, подсказка дала эксперту доступ к информации, хранящейся в памяти, а информация дала ответ. Интуиция – это не что иное, как узнавание».
Мы не удивляемся, когда двухлетний ребенок смотрит на щенка и говорит: «Собака», потому что привыкли к обыкновенному чуду узнавания и называния предметов. Саймон пытается сказать, что чудеса интуиции экспертов носят тот же характер. Правильные интуитивные догадки возникают тогда, когда эксперты, научившись распознавать знакомые элементы в новой ситуации, действуют соответственно. Верные интуитивные выводы приходят в голову с той же легкостью, с какой малыш восклицает: «Собака!»
Итак, мы уразумели, что способна дать Система 1. Надо было быстро найти решение, и мы его нашли. Мы победили? Вовсе не обязательно. Интуиция может подвести: предварительный тренаж был недостаточно долгим, и мы не можем учесть все тонкости и нюансы ситуации. Кроме того, у Системы 1 есть и свои искажения, систематические ошибки, которые она склонна совершать в определенных обстоятельствах. А главное – временами она отвечает не на заданные, а на более легкие вопросы и плохо разбирается в логике и статистике. Еще одно ограничение Системы 1 – ее нельзя отключить.
Сложное это дело – взаимодействие наших двух «Я». Вы бодрствуете, работают и Система 1 и Система 2. Первая автоматически, вторая в комфортном режиме минимальных усилий, задействована лишь малая часть ее возможностей. Система 1 постоянно генерирует для Системы 2 предложения: впечатления, предчувствия намерения и чувства.
Если Система 2 их одобрила, то впечатления, предчувствия превращаются уже в ваши убеждения, а импульсы – в намеренные действия. Это если все проходит гладко. Но если Система 1 сталкивается с трудностями, она обращается к Системе 2 за помощью в решении текущей проблемы. И последняя принимается за проведение подробной и целенаправленной работы.
Так рождаются наши решения и поступки. Не без доли иронии Канеман сообщает:
«Если вдруг (что маловероятно) по этой книге снимут фильм, то Система 2 будет второстепенным персонажем, который считает себя героем. Определяющая черта Системы 2 в этой истории – то, что ее действия сопряжены с усилиями, а одна из ее главных характеристик – леность, нежелание тратить силы больше необходимого. Так и получается, что те мысли и действия, которые Система 2 считает своими, часто порождаются главным героем нашей истории – Системой 1. Тем не менее, существуют жизненно важные задачи, выполнять которые способна лишь Система 2, поскольку они требуют усилий и самоконтроля, подавляющих предчувствия и импульсы Системы 1».
5.14. Зеркальные нейроны
Чем мы, люди, занимаемся, по сути дела, весь день напролет? Мы читаем окружающий мир, и в особенности людей, которых видим. Мое лицо в зеркале с утра пораньше смотрится не очень, но другое лицо в том же зеркале говорит мне, что моя прелестная жена чудесно выглядит. Один-единственный взгляд на завтракающую одиннадцатилетнюю дочь подсказывает мне, что лучше ходить пп возможности бесшумно и пить эспрессо молча. Когда в лаборатории сотрудник протягивает руку за гаечным ключом, я понимаю, что он собирается что-то подкрутить в магнитном стимуляторе, а не запустить этим ключом в стену со злости. Когда сотрудница входит, радостно улыбаясь или самоуверенно ухмыляясь (разница может быть поистине очень тонкой – всё зависит от крохотных нюансов в сокращении лицевых мускулов), я автоматически и почти мгновенно определяю, что это – улыбка или ухмылка. За день мы совершаем десятки, сотни таких актов распознавания. Без преувеличения – это одно из главных наших занятий.
Причем мы делаем это не задумываясь. Это кажется таким обычным. А ведь это поистине необычно – необычно, помимо прочего, тем, что кажется обычным! Столетиями философы чесали в затылке, размышляя над способностью людей понимать друг друга. Их затруднения вполне объяснимы: у них не было практически никаких научных данных. Уже примерно 150 лет психологи, когнитологи и нейроспециалисты располагают некоторыми научными данными (а последние 50 лет – даже огромным количеством таких данных), однако долгое время они продолжали чесать в затылке. Никто не мог даже подступиться к объяснению того, как это у нас получается – понимать, что делают, думают, чувствуют другие люди.
Теперь мы вплотную подошли к объяснению всего этого. Своим очень тонким пониманием других людей мы обязаны определенным группам специализированных мозговых клеток – зеркальных нейронов. Они и есть те крохотные чудесные механизмы, что ведут нас по жизни. Они лежат в сердцевине нашей навигационной системы. Они связывают нас друг с другом умственно и душевно.
Марко Якобони. «Отражаясь в людях: Почему мы понимаем друг друга»
Некоторое время тому назад выдающийся театральный режиссер Питер Брук заметил в одном из интервью, что с открытием зеркальных нейронов нейронаука сделала наконец шаг к пониманию того, что было давным-давно известно людям театра, а именно, что все усилия актера пошли бы прахом, если бы он не имел возможности преодолевать все языковые и культурные барьеры и разделять производимые им звуки и движения со зрителем, который тем самым становится активным соучастником события и вносит в него свой вклад. Именно это соучастие – средоточие театра и его развития, а зеркальные нейроны, которые возбуждаются и в том случае, когда мы выполняем некое действие, и тогда, когда лишь наблюдаем за его выполнением, дают пресловутому соучастию биологическое объяснение.
Упоминание Бруком зеркальных нейронов – свидетельство огромного интереса, который их неожиданные свойства вызвали за пределами физиологии. Артистов, психологов, педагогов, социологов, антропологов зеркальные нейроны буквально зачаровали, однако лишь немногим, вероятно, известна история их открытия, а также те экспериментальные исследования и теоретические допущения, благодаря которым это открытие состоялось, и лишь единицы осознают последствия сделанного учеными открытия для формирования наших представлений об архитектуре и работе мозга.
