Говоря о книгопечатании, порохе и компасе, Бэкон дает пример конкретного могущества знания:
«Эти три изобретения изменили вид земного шара, – пишет он, – и произвели три переворота: первый – в науках, второй – в военном искусстве, третий – в мореплавании; перевороты эти вызвали бесчисленные перемены всякого рода, которые сопровождались результатами, имевшими такие сильные влияния на человеческие отношения, какого не оказывали ни одна власть, ни одна секта, ни одна звезда».
Бэкон не стал ни архитектором, ни инженером строительства, возведения, камень за камнем, грандиозного здания – оно у нас перед глазами! – современного научного и технического знания, но он дал ему несравненную рекламу. Бэкон стал законодателем, герольдом, глашатаем, трубачом новых времен. Его роль, писал он, была «звонить в колокол, чтобы собрать другие умы», чтобы «сделать этот колокол слышимым как можно дальше».
7.4. До колеса и после
Посмотри, сколько вокруг машин! И какие они разные, эти машины. Я пишу книгу на пишущей машинке. За окном промелькнул двухколесный велосипед. Во двор приехал автокран, разгружает кирпич.
Пишущая машинка, велосипед, подъемный кран… Как они не похожи друг на друга! Но – стоп! Присмотримся к ним повнимательнее…
Борис Васильевич Зубков. «От колеса до робота»
Бэкон был просто не в состоянии дописать, развить свою формулу «знание – сила», сделав ее общепонятной. В его время не было еще пущено в чеканку, вылито в бронзу и медь, позолочено среднее – важнейшее – звено в трехчленной цепочке:
ЗНАНИЕ → МАШИНА → СИЛА
А ведь именно она, машина, рожденная знанием, наделила человека неограниченной фантастической силой!
Начало эпохи машин, как и заря эры вещей, затерялась в далях апокрифических. Поди попробуй, разгляди! Нет, пусть этим занимаются дипломированные историки техники. Мы же, наугад, условно, можем предложить на амплуа Прамашины, к примеру, лук.
А что? Это, вероятно, и был первый созданный человеком механизм, действующий по принципу накопления энергии. В самом деле: лучник, постепенно натягивая лук, сообщает ему свою энергию, накапливающуюся и сохраняющуюся в луке до тех пор, пока она (энергия) не будет высвобождена уже в концентрированной форме в момент выстрела.
А еще на роль первомашины напрашивается любая ловушка для зверья. Ведь тут охотник освобождается от необходимости поджидать, подстерегать добычу, ему не нужно приводить в действие орудия лова, все идет само собой – силки, сетки для ловли птиц, стрелы сработают в нужный момент. Такие устройства и удерживали пойманную дичь и позволяли человеку вести лов сразу в нескольких местах, одновременно. И все потому, что охота здесь уже идет механически, без участия людей.
Долго было бы перечислять все типы ловушек, изобретенных перволюдьми, – от маленьких бамбуковых цилиндров, служивших для ловли мышей, и кончая гигантскими сооружениями для поимки жирафа или слона (ловчие ямы, с острым каменеем-конусом посредине, протыкающим упавшего вниз зверя). Тут важен общий принцип: зверь сам, без участия охотника, подчеркнем это еще раз, приводит в действие некий губительный для него механизм.
Конструкции ловушек человеку подсказала сама природа. Впервые без ее подсказки он, видно, обошелся, только изобретя колесо. То была эпохальная находка, ибо колесо не имеет аналогов в живой природе! А потому начинать историю техники (слово «техне», techne по-гречески значит – умение, мастерство) смело можно от колеса.
До колеса (археологи полагают, что, к примеру, в Древнем Египте колесо начали использовать со Среднего царства: период 2050–1700 годы до новой эры) мы вправе считать человека технически невинным, после же изобретения колеса, он, наконец, технически прозрел и стал мастерить различные основанные на колесе поделки. Не только повозки для перемещения тяжестей, но и шадуфы – водоподъемные устройства для полива земель, и многое другое.
Однако все в мире преходяще, ныне колеблется трон и его величества колеса. Возьмем, допустим, транспорт. Поезда. Инженеры полагают, что 400 километров в час – это предел возможностей колесного рельсового транспорта. При скоростях выше уже нельзя обеспечить безопасность движения. А, кроме того, от возникающего при столь быстром движении трения колеса и рельсы будут изнашиваться и выходить из строя столь часто, что убытки сделают подобный транспорт крайне невыгодным.
Самые скорые поезда мчатся сейчас со скоростью 200 км/час. Самолеты же имеют 900 км/час и выше. Между этими крайностями лежит «белое пятно» техники. Чем его заполнить? Специалисты надеются, что в будущем в этом диапазоне скоростей пассажиров будут перевозить поезда, мчащиеся внутри огромных труб. Тягу такому поезду создаст особый пропеллер: он будет гнать воздух вдоль поезда назад. Обтекающие поезд со всех сторон токи воздуха создадут воздушную подушку, она не позволит ему касаться стен туннеля…
7.5. Выстрел для рекламы
Неоконченный фантастический роман Бэкона «Новая Атлантида» стал по существу первой в мире «технической» утопией. Мыслитель изобразил (рассказ в романе ведется от лица человека, побывавшего в неведомой стране) государство Бенсалем – мир будущего, где тон задавали люди науки и изобретатели (главным институтом страны, его мозгом стал орден «Дом Соломона»). «Целью нашего общества является познание причин и скрытых сил всех вещей, покуда все не станет для него возможным», – провозглашал в романе Бэкон.
Свет ничем не омраченной веры в благо прогресса наук и техники заливает страницы «Новой Атлантиды». В туманном будущем Бэкон пытается разглядеть успехи геологии и климатологии, агробиологии и гигиенической медицины, акустической и оптической физики, пишет о мореплавании, даже об авиации.
Но то все были рассуждения (в частности, Бэкон верил в возможность осуществления вечного двигателя), понятно, зыбкие, гадательные. Только в XIX веке стало возможным конкретно, четко, уверенно судить о подобных материях. И, вероятно, для апологетики науки и техники больше всех сделал писатель-фантаст Жюль Верн.
Жюль Верн (1828–1905, ровесник Льва Николаевича Толстого, пережившего своего французского собрата на пять лет) родился в старинном бретонском городе Нанте, одном из крупнейших портов Франции, лежащем на берегах Луары, в 50 километрах от Атлантического океана, в семье Пьера Верна, владельца адвокатской конторы (рассказывают, что он не чужд был изящной словесности и даже сочинял оды по случаю семейных торжеств, заметим еще заодно, что мать будущего писателя Софи Аллот де ла Фюи, происходившая из оскудевшего дворянского рода нантских судовладельцев, кораблестроителей, в замужестве, по французскому обычаю, принявшая не только фамилию, но также имя супруга, была неплохой пианисткой). Веснушчатый мальчик, русый и светлоглазый, в детстве завидовал судьбе Робинзона Крузо, своего любимого литературного героя, и в 11 лет, тайно от родителей, попытался удрать в Индию на шхуне «Корали», поменявшись одеждой с юнгой, но был возвращен домой через несколько часов. Вначале по настоянию родителей Жюль-Габриель (его полное имя) готовился к юридической карьере. Однако в угоду отцу выстрадав за годы учебы диплом правоведа, он все же предпочел заранее уготованной для него адвокатской конторе в Нанте полуголодное существование литератора, перебивающегося случайными заработками-гонорарами. Целых полтора десятка лет, он, работая то писцом в нотариальной конторе, то секретарем маленького театрика, то мелким служащим парижской биржи, тщетно пытается добиться успеха на драматургическом поприще, пишет несколько десятков пьес (среди них есть и комедия в стихах «Леонардо да Винчи»). Увы, громкой славы здесь он так и не стяжал. Подобно героям романов Бальзака, приехавших из глухой провинции завоевать Париж, пробует себя Жюль Верн и в других жанрах, в частности, имело успех его стихотворение «Марсовые» («Les Gabiers»)
