— Разве в моём доме о Елизавете Дмитриевне плохо заботятся? — холодно спросил целитель.
— Вы Лизе посторонний человек, — бросил Рысьин. — С родственной заботой ничего не сравнится. К тому же Лизанька — невеста моего сына.
Сообщил он это как нечто самой собой разумеющееся, словно моего согласия уже не требовалось, всё было решено на высшем уровне и за меня, и за Юрия.
— Я не его невеста.
— Полноте, милая, — отечески бросил он. — Неужели вы позволите маленькой обиде перечеркнуть всю вашу жизнь? Поживёте у нас до свадьбы, с которой мы тянуть не будем.
— Тем более что Фаина Алексеевна разрешила, — насмешливо бросил Владимир Викентьевич.
— Нам не нужно разрешение Фаины Алексеевны, — прошипел в ответ Рысьин. — Она глава клана по недоразумению. И недоразумение уже несколько затянулось.
— Разве? — Целитель картинно приподнял брови в деланом удивлении. — А мне казалось, что она глава клана как самый сильный его представитель.
— Вот именно что казалось, — презрительно бросил Рысьин. — Просто женщины традиционно сильнее в подковёрных интригах. Лизанька, собирайтесь. Наша семья принимает на себя ответственность за вас и ваше будущее.
— К моему глубокому сожалению я вынуждена отказаться. Дело в том, что я у вас не буду чувствовать себя в безопасности.
— У нас? — удивился Рысьин. — Вы шутите, Лизанька? Наш дом защищён куда лучше звягинского. Можно сказать, несоизмеримо лучше. На чём на чём, а на безопасности мы не экономим. И если вы так беспокоитесь за себя, можем даже выделить охранника.
— Юрия Александровича? — ехидно уточнил Владимир Викентьевич. — Боюсь, Елизавета Дмитриевна будет против, у них отношения не складываются в последнее время.
— Временная размолвка. Обычное дело между любящими сердцами, — уверенно возразил Рысьин. — Если они будут жить в одном доме, отношения сразу наладятся.
Похоже, он считает меня идиоткой. Но наверняка Та Лиза давала для этого все основания. Но я-то не она.
— Я вам весьма благодарна, Александр Николаевич, за ваше щедрое предложение, но воспользоваться им не могу. К тому же за Юрия Александровича я не планирую выходить замуж.
— А за кого планируете? — подозрительно спросил он, явно намекая на Хомякова.
— Ни за кого не планирую. Я ещё недостаточно взрослая, чтобы вообще думать о браке.
— Помилуйте, Лизанька, — вытаращился он на меня, — когда еще думать о браке, как не в вашем возрасте? Самый подходящий. Это Фаине Алексеевне уже можно про это не думать, ей самое время думать о богах, хе-хе, если вы понимаете, о чём я.
Думать о богах мне не хотелось, более того — не хотелось думать вообще, поскольку внезапно я ощутила дикую усталость, которая связывала и тело, и мысли и оставляла одно-единственное желание — спать. Внезапно крылья носа Александра Николаевича дёрнулись, словно он к чему-то принюхивался, а сам он уставился на меня довольно-таки возмущённо. Интересно, у оборотней нюх в человеческом облике лучше, чем у обычного человека, и если да, что такого унюхал Рысьин? Можно ли вообще унюхать вмешательство бога? Или то, что рядом со мной был представитель другого клана? Наверное, в его представлении я вся пропахла Хомяковыми. Не самый приятный запах для Рысьиных. Или, напротив, хищников привлекает запах возможной жертвы? Хотя… В дуэли между Рысьиным и Хомяковым победил Хомяков, поэтому кто тут жертва, однозначно не скажешь.
— Не думаю, что Фаина Алексеевна нуждается в вашем мнении, о чём ей думать, — холодно заметил Владимир Викентьевич.
— Донесёте ей, да, Звягинцев? — окрысился Александр Николаевич, становясь похожим на мелкого агрессивного грызуна. Ох, измельчали Рысьины, как я погляжу. Этак скоро придётся их в Крысиных переименовывать. — Ну и доносите. Не боюсь ни вас, ни вашу княгиню.
— Помилуйте, Александр Николаевич, она и ваша княгиня, честно получившая своё место, как бы вам ни хотелось доказать обратное.
— Ещё скажите, что она — самый достойный представитель клана.
— И скажу.
— И поэтому Лизанька живёт сейчас у вас на положении бедной родственницы, а не со своей бабушкой? — победно спросил Рысьин. — Бабушка вышвырнула несоответствующую внучку из клана и даже не задумалась.
— А вы хотите подобрать и обогреть? — поинтересовалась я, невинно похлопав ресницами, чтобы собеседник не заподозрил издёвку.
— Разумеется, милая. Рысьины своих не бросают, что бы там ни думали некоторые дорвавшиеся до власти представительницы клана. А вы — наша, рысьинская.
Он гордо вскинул голову и расправил плечи, наверняка представляя себя истинным князем или, как вариант, позируя в мыслях для памятника. Памятник получился бы великолепный. Особенно конный. Особенно во втором облике. Воинственно сидящий на седле рысь с распушёнными усами и эффектно торчащим хвостом. Или не особо эффектно: все же хвосты рысям достались в несколько урезанном варианте.
— Спасибо за ваше предложение, Александр Николаевич. Я непременно его обдумаю, — решила я прекратить этот фарс.
— Да что тут думать? — удивился он. — Собираете вещи да переезжаете к нам. Впрочем, можете и не собирать: мы вам купим всё новое. Поехали, Лизанька, прямо сейчас поехали.
Он попытался меня по-отечески приобнять, но я увернулась, пусть и несколько неловко. Желание куда-нибудь прилечь становилось невыносимым и сковывало движения, если не полностью, то довольно сильно.
— Прямо сейчас, Александр Николаевич, я иду спать. Я очень устала за сегодня. Всего хорошего.
— Как спать? Без ужина? Владимир Викентьевич, что вы с бедной девочкой сегодня делали? — обрушился Рысьин на целителя. — Это прямое нарушение вашего целительского долга. И опекунского.
От него разило возмущением, от целителя — уверенностью в своей правоте и силах. А я решила, что они и без меня разберутся, тем более что сказала чистую правду: я настолько вымоталась, что казалось — положу голову на подушку и усну сразу. Мысли о несделанной домашней работе на завтра я успешно поборола, решив, что встану пораньше и непременно всё сделаю. Наверное. Но сейчас я точно ничего не смогу сделать: мысли в голове путались, а глаза закрывались.
Раздевалась я, особо не замечаю, что делаю, в постель залезла со смесью облегчения с наслаждением. Прижалась к подушке, но уснуть не успела — прибежала горничная с куском пирога и стаканом горячего молока.
— Завтра, всё завтра, — бросила я ей, не открывая глаз.
— Владимир Викентьевич сказал, что вам непременно нужно поесть перед сном.
Я приоткрыла один глаз. Горничная стояла с таким лицом, что не возникало ни малейшего сомнения: спать не даст, пока предписание целителя не будет выполнено от и до. Я со вздохом села. Второй глаз упорно не открывался, но мне и одного вполне хватало. Что там одного: я и с закрытыми глазами не промазала бы мимо рта. Я механически жевала, запивая молоком, желая только одного — чтобы еда закончилась как можно быстрее. Кусок пирога был не слишком большим, так что моё желание вскоре удовлетворилось. Я вручила пустой стакан горничной и рухнула на подушку, почти сразу провалившись в сон.
