Дверь я открывала осторожно, но она всё-таки предательски скрипнула, и когда я заглянула, Соколов уже выжидающе смотрел, стоя рядом со входом. Был он один, заведующего и след простыл. Если судить по отсутствию пальто на вешалке, то Филипп Георгиевич отправился на обед.
— Елизавета Дмитриевна! — воодушевлённо сказал аспирант, помогая мне снять тулупчик.
Тот самый, Оленькин, на волчьем меху. Рысьина мне среди прочих вещей презентовала премиленькую шубку, но тулупчик был куда символичней. Жалко, что коврик так и остался в Ильинске, а то бы я и на нём с удовольствием попрыгала.
— Как я рад, что это вы, а не кто-нибудь из этих замшелых старикашек. Не лаборатория, а паноптикум какой-то, — продолжал радоваться моему появлению Соколов, не забыв при этом презрительно фыркнуть при упоминании старших коллег.
— Зачем же вы пошли в этот паноптикум?
Соколов ненадолго смутился, нашёлся почти сразу:
— Так должен же кто-то двигать науку? Целительская артефакторика — необычайно перспективное направление, открывающее массу возможностей, которые профукивают древние старцы, не готовые к новым веяниям.
Но воодушевление было наигранным. Наверное, попал он сюда по той же причине, что и я, — где место было, туда и взяли. Говорить я это, разумеется, не стала, тем более, в чём-то он был прав: артефакторика действительно перспективное направление.
— Филипп Георгиевич вас простил?
— Меня простил? — оскорблённо переспросил Соколов. — Это мне надо было его прощать.
— Оскорбили его вы, — заметила я.
— Я его не оскорбил. А вот он… Он вполне мог бы оформить для меня допуск на пролёт.
— Разве это возможно? — невольно удивилась я. — Я была уверена, что запрет для всех.
— Как же, для всех. — Соколов несколько раз взмахнул руками, словно разминаясь перед полётом. — Уткин прекрасно пролетает туда и обратно ежедневно. Ещё бы, он глава университетской бухгалтерии, а я всего лишь аспирант.
— А не холодно Уткину? — уточнила я, поражённая такими сведениями в самое сердце. — Зима же.
— Разумеется, холодно. Он, когда по дороге задумывается, всегда на юг отклоняется, — мрачно подтвердил Соколов. — Потому что зима и потому что Уткин, что с него взять? У него инстинкты на первом месте в подкорке записаны, ничем не выбьешь. А того, у кого голос разума забивает инстинкты, дискриминируют. Хотя, казалось бы, летать должны запрещать Уткину: сегодня он долетит до университета, а завтра захватит мешочек в клюв — и на юга, прожигать жизнь.
— Сколько там утка унесёт…
— Не утка, селезень. Уткин же мужчина, — снисходительно пояснил Соколов, — а мужчины у уток — селезни.
— Самцы.
— Что? — удивился он.
— Мужские особи у животных обычно называют самцами.
— Так это у животных, а мы же не животные. Мы люди, — убеждённо сказал Соколов. — Вот только почему-то одни получают больше других. Наверное, крякают громче.
Я поняла, что вопросы угнетения Соколовых могут обсуждаться ещё очень долго, поэтому кивнула, как бы соглашаясь со словами аспиранта, и прошла к своему столу, на котором мена ждала книга, написанная Седых. Предисловие я успела просмотреть при Тимофееве, теперь собиралась перейти к более информативной части. Первая глава уже называлась «Типы целительских артефактов».
— Елизавета Дмитриевна, вы должны поговорить с Филиппом Георгиевичем, — Соколов нагло уселся на край моего стола. — Соболевы уважают Рысьиных, поэтому он вам не откажет.
— О чём должна поговорить?
— О разрешении на проход в зверином облике.
— Помилуйте, Павел Владимирович, — я невольно рассмеялась. — Если он отказал вам, то мне тем более не будет выбивать такого разрешения. Да и не нужно оно мне, я не собираюсь никуда рысью бегать из университета.
— Так я и не прошу вас, чтобы вы для себя разрешение получали, но для меня.
— Простите, Павел Владимирович, — сухо сказала я, придвигая к себе книгу и тем самым давая понять, что наш затянувшийся разговор мне совершенно неинтересен, — но правила для того и существуют, чтобы их выполнять. Не просто так же ввели это ограничение, а наверняка по серьёзной причине.
— Скажете тоже, Елизавета Дмитриевна, — разочарованно протянул Соколов и слез со стола, — по серьёзной причине. Всё из-за Мышкина, будь он неладен. Стащил ценный артефакт, а мы теперь страдай все.
— Артефакт можно и в человеческом облике стащить, — заметила я.
— В человеческом через проходную не пронести, а в зверином через проходную необязательно.
Он столь тяжело вздохнул, что я заподозрила: все его попытки получить допуск — не что иное, как подготовка к очередному ограблению университета. Ведь с тем, что пронесла мышка, вполне может улететь и сокол, даже мелкий и общипанный. Почему-то казалось, что зверь, то есть, разумеется, птица моего собеседника, именно такая, неказистая. Но просить его продемонстрировать я не стала по вполне понятной причине: не дай боги, решит, что я с ним заигрываю.
Разочарованный аспирант отошёл к лабораторному столу, где начал снимать крошечные стружки с маленького розового куска дерева, а я наконец открыла книгу и приступила к чтению.
«Целительские артефакты бывают следующих типов: диагностические, терапевтические, хирургические и лабораторные» Ещё я успела выяснить, что внутри каждого типа есть ещё деление на артефакты для владеющих и не владеющих магией.
— Елизавета Дмитриевна, а помойте-ка мне вот эту колбу. Срочно нужно, а ни одной чистой нет, — раздался командный голос Соколова. — Между прочим, это обязанность лаборанта — следить за чистотой лабораторной посуды. Тимофеев должен был вас проинструктировать.
Я молча взяла указанную колбу и пошла мыть, хотя мне показалось, что сейчас в аспиранте говорит исключительно вредность и желание показать, что сам он — персона куда значимей меня.
Я даже в зеркале над раковиной видела, каким довольством лучится его физиономия. И не только его. В этот раз я даже не заорала, опять заметив в отражении лису. Теперь я её видела и обычным зрением. Причём если концентрировать взгляд на ней, она сразу становилась едва заметной и просвечивающей, но стоило посмотреть на что-то другое в отражении, красные глаза сразу ярко вспыхивали, словно пытаясь просветить меня насквозь. Тем не менее я мужественно домыла колбу, сполоснув дополнительно указанным раствором и промыв после него дистиллированной водой, и только потом отошла от раковины. В пяти шагах лиса пропала совершенно, словно растворилась за зеркальной поверхностью. Но я знала, что она там и ждёт меня.
Пожалуй, в ближайшее время я поостерегусь смотреться в зеркала. В самом деле, чего я там не видела?
Глава 13
Наверное, Соколов оскорбился, что я не встала на его сторону в вопросе противостояния университету в целом и Тимофееву в частности. Мало во мне оказалось сострадания к обычным оборотням, не относящимся к крупным, приближенным к императору кланам. Поэтому аспирант с воодушевлением принялся находить мелкие поручения специально для меня: подай, принеси, отмой, поассистируй… Чем дальше, тем больше во мне зрело убеждение, что ничего из этого не входит в должностные обязанности лаборанта, поэтому когда он в очередной раз бросил, огорчённо разглядывая лужу под ногами:
