Он повернул голову и возмущённо блеснул глазами. Нос у него был разбит, если не сломан, и кровь текла на пиджак и рубашку не обильно, но и не торопилась останавливаться. Фотограф радостно переключился на него и сделал пару снимков, наверняка весьма эффектных.
— Какую дыру? — возразил охранник. — Будь у вас в руках что-то опасное, мы бы засекли артефактами, а книгами вам никого не убить. Разве что напугать.
— Ах, это были всего лишь книги? — восторженно переспросила София Данииловна, и по её лицу разлилось неземное блаженство. — Получается, Елизавета Дмитриевна из-за тяги к знаниям уронила бедного аспиранта и разбила ему нос? Как неблагородно с её стороны нападать на ничего не подозревающих господ. Впрочем, Рысьины всегда отличались плохим воспитанием.
В улыбке она расплылась совершенно крысиной, наверняка кто-то из этих мелких грызунов потоптался в её родословной совсем недавно, иначе ничем не объяснить желтизну её острых противных зубов.
— Где уж нам до воспитания Соболевых, — пропела я в ответ. — Которые готовы оправдать даже прямое оскорбление монархии, если это им выгодно.
— Елизавета Дмитриевна, — прошипел теперь уже Тимофеев. Так прошипел, что я сразу вспомнила, что, наехав на клан Соболевых, наехала и на него. — Не обобщайте.
— Тимофей Филиппович, но я же правильно понимаю, что София Данииловна — соболевский эталон воспитанной барышни? И чем она сейчас, по-вашему, занимается? Пытается прикрыть задницу вашему аспиранту.
— Ой, — сказала София Андреевна, прислонилась к стене, зажмурилась и замахала руками у своего лица. — Я ничего не слышала, совершенно ничего.
У неё началась самая настоящая истерика, Тимофеев тоже выглядел несколько обескураженным, Львов же с трудом сдерживал смех. Похоже, слово «задница» приличные барышни не употребляют. Но они много чего не должны употреблять, и этим правилом пренебрегла не только я, но и Соболева, так что я ничуть не смутилась.
— Я же не забыл надеть брюки? — неожиданно прозвучал неуверенный вопрос Соколова.
И это словно прорвало плотину. Львов перестал сдерживаться и захохотал, ему вторила охрана. Даже Тимофеев пару раз хрюкнул, поскольку пытался не рассмеяться, полагая это несолидным действием. Теперь покраснела уже я, и столь же осторожно, как ранее пыталась покинуть лабораторию, постаралась в неё попасть. В конце концов, я ничего не должна доказывать этой облезлой курице, которая по недоразумению считает себя соболем, а значит, всем будет лучше, если мы не станем друг друга злить.
В лаборатории я позволила себе расслабиться, поскольку там никого не было. Из коридора доносился противный голос Софии Даниловны, которая продолжала настаивать на освобождении Соколова, что не нашло понимания, ни у охраны, ни у Львова, ни у Тимофеева. Заведующий лабораторией заметил, что даже если не было злоумышления на наследника престола, налицо злостное хулиганство, которое никак нельзя оставить безнаказанным.
— Закон для всех, — сказал веское слово Львов. — Не нам решать степень его вины, а суду.
— Но, Мишель, зачем господину Соколову лишние страдания? Ты же можешь его сразу помиловать?
Слушать дальше я не стала, не настолько меня волновала судьба аспиранта. Я открыла книгу дедушки там, где остановилась в прошлый раз, и попыталась углубиться в чтение. Получалось это плохо. С одной стороны, я усиленно старалась не обращать внимания на творящийся в коридоре балаган, с другой — приходилось постоянно перечитывать одну и ту же фразу, чтобы наконец понять, что же там написано. Напрягалась я напрасно, потому что внезапно спор переместился в лабораторию. Точнее, переместился Львов, но его невеста не пожелала остаться за порогом. Правила приличия я помнила смутно, но то, что в присутствии августейших особ сидеть нельзя, знала точно, поэтому подскочила и застыла около стола.
— Елизавета Дмитриевна, я ваш должник, — пылко сказал Львов.
— Боги мои… — пробормотала София Данииловна, закатив глаза к потолку. Наверное, увидела там богов и не могла не воспользоваться возможностью рассмотреть повнимательнее.
— Как оказалось, опасности не было, — заметила я, решив вообще не упоминать о том, что никого спасать не собиралась, а налетела на Соколова случайно.
— Вот именно, — победно припечатала невеста цесаревича.
— Но вы ведь этого не знали, — сказал Львов, лишь недовольно дёрнув ухом в сторону невесты.
На её месте я бы притихла: если лев придёт в бешенство, мало нам не покажется, даже если он совсем карликовый. Но Софии Данииловна так не думала, потому что ей пришла в голову новая идея:
— Мишель, они вполне могли договориться с аспирантом за спиной у милого руководителя лаборатории, чтобы поставить того в неловкое положение. Тимофей Филиппович обещал нам артефакты. Наверное, это кому-то не понравилось.
— Неужели? — Львов развернулся к невесте, и было в его лице что-то такое, отчего она задушено пискнула и отпрыгнула к двери. Наконец и у Соболевой сработал инстинкт самосохранения. Жаль, что у меня он временами напрочь отключается. — А может, это вы дорогая, договорились с Соколовым с целью сделать интереснее посещение лаборатории вашего родственника? Поэтому и выгораживаете его сейчас?
Последние слова он уже не проговаривал, а рычал, и даже, кажется, увеличился в размерах. Во всяком случае я стала казаться себе очень маленькой, но не настолько, чтобы взбешённый лев меня не заметил. Захотелось залезть под стол и притаиться. Или на шкаф — там выше вероятность, что не достанут. Зря, ох зря, я полагала его безобидным и карликовым.
Соболева вылетела в коридор и тут же отыгралась за свой испуг, начав громко ругаться с Тимофеевым. Наверное, с начальником охраны скандалить пока статус не позволял, а сорваться на ком-то требовалось. Львов же повернулся ко мне и, успокаиваясь на глазах, вальяжно произнёс:
— Нас прервали, Елизавета Дмитриевна. Я считаю, что ваша храбрость непременно должна быть вознаграждена.
— Ой, да сколько там этой храбрости, — попыталась увильнуть я от чести, которой, как ни крути, достойна не была. — Тем более что, как выяснилось, и опасности никакой не было, Ваше Императорское Высочество.
— Вы этого не знали, но решили пожертвовать собой, чтобы спасти всех.
В дверном проёме появился фотограф, и пару раз сверкнула вспышка. Надеюсь, на фотографии у меня не будет глупо выпученных глаз, если вдруг её решат где-нибудь напечатать. Хотя на месте бабушки, я бы заплатила, но не за ретушь портрета, а чтобы ни одной статьи о сегодняшнем инциденте не появилось.
Пафосная речь Львова заставила меня подстроиться и выдать в ответ:
— Для меня главная награда — что все остались живы и здоровы, Ваше Императорское Высочество. Другой награды мне не надо.
— Ах да, Елизавета Дмитриевна, вы же будущий целитель, — улыбнулся он. — Понимаю, почему чужая жизнь для вас так важна, и всё же хотел бы вознаградить вашу храбрость чем-то важным исключительно для вас. Решайте же, что вы хотите. Или решить за вас?
