– Под одежду не забрались?
– Нет, – говорит она, – думаю, нет.
В ее голосе полно слез.
– Пап, может пойдем домой.
– Ну конечно, котенок.
На обратном пути я все время крепко прижимаю ее к себе. И замечаю – больше никаких «Тедов».
– Насчет похода глупая была идея. – говорит она. – Спасибо, что вытащил нас оттуда.
– Это моя работа, – отвечаю я.
Когда мы приходим домой, Лорен, утомленная всем этим, уже отключилась. Я замазываю укусы лосьоном, осторожно касаясь ее уснувшей кожи. По икре к подколенной впадинке ярко-красной дорожкой поднимаются пузырьки, но так и задумывалось. Мы убежали до того, как муравьи действительно причинили нам вред. Молодые люди, похоже, очень остро чувствуют боль – потому что еще не знают, как глубоко она может уколоть.
Утром нам пора прощаться. Лорен прильнула ко мне.
– Я люблю тебя, пап. Не хочу уходить.
От ее дыхания у меня влажнеет борода.
– Я знаю.
У меня на губах вкус ее слез. Океанской волной в душе вздымаются чувства. С такой силой, что приходится зажмурить глаза.
– Увидимся на той неделе, – говорю я, – не переживай, котенок. У тебя все будет хорошо. Время пролетит быстро – не успеешь оглянуться, как опять окажешься здесь.
От ее всхлипываний на меня обрушивается тоска.
Я сажусь на диван, слушаю музыку и чувствую себя совершенно несчастным. Но вскоре чувствую, как тыльной стороны ладони легонько касаются усы. В мою ладонь тычется шелковистая головка.
Это Оливия вышла из своего укрытия, зная, что я в ней нуждаюсь.
Я беру бутыль с галлоном пиретрина и направляюсь в лес. Днем он совсем другой. На земле горстями разбросанного зерна пестрят пятна света. Из листвы высовывает морду олень, широко распахнув свои черные глаза, а в следующее мгновение убегает. Вскоре я понимаю почему – когда прохожу мимо человека с волосами цвета апельсинового сока и его собаки. Псина по привычке щерит на меня свой оскал. Не забыла тот раз, когда Оливия пыталась выбежать на улицу. Затем я обгоняю семью в красных куртках. Такое ощущение, что они перессорились. У детей маленькие, серьезные лица; отец, похоже, устал. Мать шагает впереди, будто вовсе их не знает. Я прохожу место, где обычно сворачиваю с тропинки на поляну, делаю еще несколько шагов, сажусь на пенек и жду. Они идут своей дорогой, не говоря ни слова. Отец приветствует меня кивком головы. Нет, они точно поссорились. В семье никогда легко не бывает.
Когда их красные куртки исчезают за озаренными солнцем деревьями, я делаю круг и выхожу к поляне. Кусок брезента все еще там – лежит на перегнившей листве, как сморщенная шкура дохлого монстра. По нему суетливо расхаживают муравьи. Оставлять его здесь нельзя, он может привлечь к поляне внимание. Я беру длинную палку и сгребаю брезент в кучу. Затем подцепляю его и кладу в специально принесенный мешок для мусора.
Вереница муравьев образует дорожку, по которой я дохожу до главного входа в муравейник. В лучах солнца они чуть ли не светятся – маленькие, безобидные с виду существа. Ни в жизнь не подумаешь, что эти козявки могут причинить такую боль.
– Прошу прощения, – говорю я, выплескиваю на муравейник пирентин, лью его во все отверстия, а потом и в мусорный мешок с куском брезента.
Я не знал наверняка, осталось ли на северо-западной оконечности поляны гнездилище огненных муравьев. Но понимал, что скорее всего да, ведь они селятся по территориальному принципу. Мне тяжело было слушать крики Лорен, видеть ее боль, когда они ее кусали. Но это было необходимо – она должна учиться.
Должен признать, что в последние дни Лорен ведет себя лучше. И случаи, такие как в том торговом центре, больше не повторяются.
Я стою в центре поляны, совпадающем с центром сотканного солнечным светом узора. На земле плещется лужица солнечных лучей. Я приветствую богов и ощущаю их могущество. Они тянутся вверх из-под лесной подстилки, дергая меня в разные стороны за тонкие ниточки. Мамочка права. Как только заживет рука, надо будет отыскать им новый дом. Их начинают чувствовать люди. Та семья подобралась к ним слишком уж близко.
Поднимаясь по ступеням крыльца, я вижу, что на них ничего нет. Ветер сдул с них все листья. Нет, так не пойдет. Если ко мне домой кто-то придет, я должен услышать. Тогда я делаю вот что: разбиваю несколько елочных украшений и разбрасываю осколки. Если на них наступить, они отзываются высоким звоном, предупреждающим меня о прибытии гостей. Ничего опасного в этом нет. Люди носят обувь. Нет, лично я иной раз выхожу из дома босиком, но большинство ничего такого не делает. Это лишь констатация факта, не более того.
Разбрасывая осколки битого стекла, я засекаю краем глаза движение. Поворачиваюсь посмотреть, надеясь, что ошибся. Но нет. В заброшенном доме по соседству с одного из окон первого этажа исчезла газета. Пока я смотрю, чья-то бледная рука срывает еще один кусок пожелтевшей газетной бумаги, превращая проем в темный, распахнутый, лишенный век глаз. Взметается вверх рама, и из деловитой ладони в окно летит пригоршня пыли. Затем, со свистом разрезая воздух, за дело энергично берется веник.
Я возвращаюсь домой и закрываю за собой парадную дверь. Затем припадаю глазом к дырочке в окне с восточной стороны, которое выходит на пустующий дом. Перед стеклом колышется буйно разросшаяся тимофеевка, но мне, невзирая ни на что, видно вполне достаточно. На моих глазах к крыльцу подъезжает белый грузовик с выведенной оранжевыми буквами на боку надписью «ЕЗ Мувинг». Открывается передняя дверца, из нее появляется женщина, без труда спархивает вниз и открывает широкую заднюю дверь грузовика. Нижняя часть ее лица кажется совсем неподвижной, от чего она выглядит старше, чем, пожалуй, на самом деле. Судя по виду, она вряд ли много спит. Со стороны водительского сиденья из грузовика появляется мужчина в коричневой форме, и они начинают на пару разгружать вещи. Коробки, лампы, тостер. Большое, удобное кресло. Негусто.
Женщина смотрит в ту сторону, где в ожидании залег я. Ее взгляд будто буравит заросли тимофеевки и пробирается в мою темную комнату. И хотя я знаю, что она никак не может меня увидеть, все равно пригибаюсь. Все это очень и очень плохо. У людей есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, а женщины смотрят и слушают гораздо внимательнее мужчин.
Я настолько расстроен, что вынужден отправиться на кухню и приготовить коктейль «Удар быка». С огорчением вынужден признать, что изобрел его совсем не я. Найти его рецепт, вероятно, можно без всякого труда, но у меня есть свой собственный, с некоторыми изменениями, поэтому его вполне стоит записать.
После долгих поисков аппарат обнаруживается под кроватью. Думаю, я сам случайно его туда пнул.
Рецепт коктейля «Удар быка» в интерпретации Баннермана. Вскипятить немного говяжьего бульона, затем сдобрить его перцем и приправой табаско. Можно добавить чайную ложечку горчицы. Я еще добавляю сельдерейную соль. Затем влить глоток бурбона. Может, два. Вообще-то полагается добавлять еще и лимонный сок, но его любят только те, кто обожает салат. Я его в доме не держу.
