Ди поднимается с пола и чувствует, как от долгого бдения у нее затекло все тело. Потом решает пойти туда. Ну да, ей просто показалось, что разбилось окно, она подумала, что в дом забрались воры, поэтому чисто по-соседски… В общем, самое обычное дело.
Пока она раздумывает, на улице появляется Тед. Он идет преувеличенно прямо, как раненый или прилично принявший на грудь человек. И держит за ручки пластиковый пакет.
Ди тут же садится обратно. От его вида на периферии ее зрения расплываются очертания предметов, ладони скользят, будто намазанные маслом. Реакция организма на страх очень похожа на влюбленность.
Тед открывает дверь, двигаясь все с той же зловещей осторожностью. Через пару секунд доносится смех. Наверное, телевизор. На его фоне Ди слышит высокий, ясный голос: «Не хочу я делать алгебру».
Затем низким рокотом произносит несколько слов мужчина. Должно быть, Тед. Ди напрягается. От прилагаемых усилий у нее болит голова. Заполненное летним воздухом пространство меж двух домов густеет и становится непроницаемым, как тесто. Маленькая девочка заводит песенку о мокрице. Ди наблюдала уже несколько дней, но видела только Теда – кроме него, больше никто не приходил и не уходил.
На нее одновременно наваливаются облегчение и ужас – до такой степени, что даже чувствуются во рту привкусами грязи и воды. Только что она нашла подтверждение своих самых жутких страхов, но вместе с тем и самых радужных надежд. В доме есть ребенок, которого оттуда никогда не выпускают. «Это все, что тебе на данный момент известно, – сурово выговаривает она себе, – не торопись, Ди Ди, всему свое время». Но все равно не может с собой ничего поделать. «Лорен», – думает она. Лулу. Полное имя ее сестры – Лаура. Лулу, Лаура, Лорен. Такие близкие звуки, почти даже тождественные друг другу. Для Ди в этот момент девочка поет в точности как ее сестра. Голосом того же тембра и тоже немного срывающимся.
Тед
«Не хочу я делать алгебру», – дуется Лорен, слегка выпячивая губки, что меня просто бесит.
– Даже не думай, – говорю я, – и никаких слез, ты меня слышишь? Сегодня у нас алгебра и география, так что мы займемся именно ими, а петь ты больше не будешь. Книги в руки и марш за кухонный стол.
Эти слова слетают с моих губ резче, чем мне того хотелось бы. Я устал, и эти нотки в ее голосе для меня попросту невыносимы. Да и таблеток у меня осталось гораздо меньше, чем казалось раньше.
– У меня болит голова, – произносит она.
– Тогда брось эту привычку драть с нее волосы.
Лорен берет тоненькую каштановую прядку и сует ее кончик себе в рот. Затем с силой ее дергает. Теперь на ее черепе повсюду виднеются небольшие проплешины. Выдирать волосы ее любимое занятие. Мои, свои – без разницы.
– Хочешь, чтобы я раньше срока отослал тебя обратно? Если нет, веди себя хорошо – подальше от греха.
– Прости, пап.
Лорен кладет на раскрытый учебник голову. Алгеброй скорее всего не занимается, но у нее по крайней мере хватает ума делать соответствующий вид. Мы какое-то время молчим, после чего она говорит:
– Пап?
– Что?
– Этим вечером я сама приготовлю ужин. Судя по виду, ты очень устал.
– Спасибо, Лорен.
Мне приходится поскорее смахнуть слезу, чтобы она ее не увидела. Я чувствую себя паршиво от того, что постоянно ворчу. И, помимо своей воли, надеюсь, что она наконец начнет проявлять интерес к еде.
На кухне Лорен, естественно, устраивает полный кавардак. Использует каждую попавшуюся под руку сковородку, не поспевает уследить за блюдом, которое у нее пригорает, и по всему дому распространяется едкий, прогорклый запах.
– Не смотри на меня, пап, – говорит она, – я так не могу.
Я поднимаю руки и отступаю.
Макароны она недоварила, вместо соуса подает какую-то жижу, напрочь лишенную вкуса, в которой проглядывают небольшие кусочки мяса. Я съедаю все, что она мне дает.
– Лучший ужин за всю мою жизнь, – говорю я, – спасибо, котенок. Ты взяла тот кусок мяса, что я сегодня купил?
Она кивает.
– Хммм… – говорю я. – Что-то ты не ешь.
– Не хочу.
– Как говорила когда-то Мамочка, «у повара никогда не бывает аппетита», – продолжаю я, – в смысле, твоя бабушка. То и дело это повторяла. Как и еще одну фразу: «Никогда в жизни не называй женщину сумасшедшей».
– Она мне не бабушка, – тихо произносит Лорен.
Я пропускаю ее слова мимо ушей, ведь она сегодня постаралась на славу.
Потом навожу порядок, что отнимает у меня какое-то время, и мы устраиваемся поудобнее, чтобы провести вечер. Лорен усаживается посреди кухни прямо на полу. Ночь не только не приносит прохлады, но будто раскаляется еще больше. На нашей коже моросью проступает пот.
– Пап, можно мне открыть окно?
– Нет, нельзя, и ты знаешь это не хуже меня.
Хотя я и сам был бы не прочь. Воздух затвердел от духоты. Лорен с отвращением фыркает и стаскивает с себя рубашку. Майка на ней грязная; надо бы устроить постирушку. Сухое поскрипывание маркеров по бумаге приносит успокоение. А когда стихает, я поднимаю глаза. Перед ней – море карандашей и радуга маркеров, с каждого из которых снят колпачок.
– Лорен! – говорю я. – А ну надень обратно колпачки! Маркеры на деревьях не растут.
Но она лишь затуманенным взором смотрит прямо перед собой.
– Ты в порядке, котенок?
Она не отвечает и лишь хватает ртом воздух, от чего у меня в груди чуть не останавливается сердце. Я прикладываю ей руку ко лбу – он холодный и липкий, как нижняя часть только что вывороченного из земли камня.
– Давай-ка пойдем наверх, – говорю я, – и уложим тебя в постель…
Она пытается ответить, но вместо слов из ее рта вырывается жаркая струя рвоты. Лорен ложится на пол, прямо где стоит, даже не пытаясь отодвинуться немного в сторону, чтобы не оказаться в луже блевотины. Когда я пытаюсь ее оттащить, все идет совсем не так, как надо. Обтираю ее, как могу, умываю, чтобы ей не было так жарко, пытаюсь дать аспирин и ибупрофен, чтобы обуздать лихорадку, но она тут же исторгает их из желудка наружу.
– Ну же, котенок, давай, – говорю я, но в этот момент происходит что-то странное.
Мой голос будто улетает куда-то вдаль. Меня пронзает раскаленное добела копье, пропарывая кишки. В животе все идет пузырями и горит. О боже. Накатывает красная чернота. Мы лежим вместе на кухонном полу и стонем, а наши внутренности выворачиваются наружу от боли.
Болеем мы с Лорен весь день и всю ночь. Дрожим и покрываемся потом. Время замедляется, замирает, потом унылым червем ползет вперед, отвоевывая дюйм за дюймом.
Когда кризис остается позади, я даю ей воды и немного энергетика, найденного в буфете на кухне. А ближе к ночи намазываю маслом крекеры с солью и кормлю ими, протягивая по одному. При этом нам приходится поддерживать друг друга.
