– Скоро тебе пора уходить, – говорю ей я. Понемногу розы заново расцвели на ее щеках.
– Это обязательно? – шепчет она.
– Будь паинькой, – отвечаю я, – через неделю увидимся.
Она неподвижно лежит у меня на руках. Но вдруг начинает орать, царапаться и брыкаться – знает, что все мои слова – ложь.
Я крепко прижимаю ее к себе и говорю:
– Так будет лучше. Ну, котенок, пожалуйста, не надо драться.
Но она все буйствует, я наконец теряю терпение и говорю:
– Ну все, теперь будешь сидеть взаперти, пока мне не надоест. Сама напросилась.
У меня кружится голова, внутренности полыхают жаром. Но надо все выяснить. Я заглядываю в пакет для мусора, куда перед этим выбросил кусок мяса, испортившийся, когда в холодильнике не захлопнулась до конца дверца. В бурой массе копошатся белые черви. Утром пакет был гораздо тяжелее. К горлу подступает обжигающий ком, но я не даю ему выплеснуться наружу.
Выношу мусор на улицу, хотя это надо было сделать с самого начала. Мир вокруг меня угрожающе качается, воздух приобретает твердую консистенцию. Мне еще никогда не было так плохо.
В последний раз Лорен предпринимала такого рода попытку несколько лет назад. Я чувствую себя полным идиотом, ведь мне казалось, что мы с ней друзья. Не надо было так расслабляться.
В тиши игла проигрывателя царапает пластинку. Все вокруг заполняет женский голос. Мне эта песня не нравится, в ней слишком много бубна. Но я все равно ее слушаю.
Дотошно все проверяю. Нож лежит в верхнем отделении буфета, как и положено. С висячим замком на ноутбуке тоже все в порядке, однако металл на нем как-то потускнел, словно его долго теребили потные ладони, пытаясь подобрать нужную комбинацию. Я люблю дочь. Но при этом ничуть не сомневаюсь, что она пыталась отравить нас обоих.
Пересчитав ручки и карандаши, я обнаруживаю, что не хватает розового маркера. Но что еще хуже, подойдя к шкафчику, дабы их там запереть, вижу на карандашных коробках список подозреваемых Убийц. Я его туда не клал. Беру его в руки и вижу, что в него жирным, розовым маркером вписано еще одно имя.
«Лорен», – выведено ее корявым почерком. Именно этого я все время и боялся.
Я сворачиваюсь на диване, как та мокрица; по краям поля зрения толчется чернота. Живот корчится от боли. Нет, желудок уже изверг все свое содержимое, это конец. О Господи.
Оливия
Я хоть и знаю, что ее время еще не пришло, но все равно подглядываю в дырочку. Серое небо, неровные заплатки травы, треугольник обледенелого тротуара. Судя по всему, там жуть как холодно. В такой вот денек быть домашней кошкой очень даже неплохо.
За моей спиной надрывается телевизор. Что-то о рассветных улицах и прогулках. Время от времени Тед не выключает его, чтобы я не чувствовала себя одиноко. А иногда он включается сам по себе. Он уже совсем старый. Из телевизора можно узнать очень многое. А еще я ему рада, так как он заглушает этот визгливый вой, теперь неотступно сопровождающий меня повсюду. Ууууууууу. Ууууууууу.
Меня, должно быть, сморил сон – когда со мной заговаривает чей-то голос, я вздрагиваю и просыпаюсь. Поначалу думаю, что это Бог, и быстро сажусь. Что-что?
– Травму следует тщательно изучить, – продолжает голос, – добраться до самой ее сути. И вновь рассмотреть со всех сторон, чтобы потом с ней справиться.
Я зеваю. Этого теда, безумно скучного, порой показывают по телику. Мне совсем не нравятся его глаза – круглые, как две маленькие голубые дырочки для подглядывания. У меня такое чувство, что стоит ему появиться на экране, как я тут же чувствую его запах, от чего у меня нервно трепещет хвост. Он воняет пылью и прокисшим молоком. Но разве так бывает? Ведь в телевизоре теда унюхать точно нельзя!
Днем передачи хуже некуда. Это, похоже, общедоступный канал. Как же мне хотелось бы его переключить.
Вообще-то было бы неплохо заиметь собственное телешоу – вот это было бы по-настоящему весело. Я назвала бы его «Наперегонки с Оливией» и с утра до вечера говорила бы о том, что ела. Рассказала бы все о моей возлюбленной, о ее тигриных глазках и плавной походке. А потом внимательно рассмотрела бы все существующие на свете типы дремы и присущие им качества, потому как в действительности их очень много. Короткая и глубокая – я называю ее «колодцем для загадывания желаний». Очень легкая, когда ты наполовину бодрствуешь, способная продолжаться часами – ее я называю «доской на роликах». Когда кемаришь перед телевизором во время хорошего шоу (но только не ЭТОГО), вроде бы и следишь за сюжетом, а вроде бы и спишь, дрема называется «сплетницей». А вот когда засыпаешь после того, как тебя долго гладят и твое урчание сливается с глубоким голосом земли, то это… Названия я еще не придумала. Но это так здорово.
Так или иначе, думаю было бы неплохо поделиться с другими моим опытом и теми бесценными мыслями, которые меня посещают. Примерно так же, как я делаю сейчас, но с присутствием визуальной картинки, ведь на фотографиях и видеозаписях я получаюсь просто супер.
Тед
Я очень скучаю по Лорен. Теперь, когда первое потрясение уже прошло, я понимаю, что никакой Убийцей она, конечно же, быть не может. Нет, она могла бы на это пойти, только вот у нее не было никакой возможности. Откуда у нее могли взяться ловушки? Как она могла тайком от меня их установить? Нет, это не Лорен, этого просто быть не может. А свое имя в список она включила, только чтобы меня огорчить. Ей такие проделки нравятся.
В ближайшее время нам не придется видеться – пока я не решу, что делать с ней дальше.
Между тем опять наступает день очередного визита к человеку-жуку. Я похудел не на один, и даже не на десять фунтов. Но все равно могу идти по улице, не шатаясь. Вот и хорошо. У меня накопились вопросы.
Говорить я начинаю еще до того, как он закрывает дверь.
– Я начал смотреть по телику новое шоу. Такое классное.
Человек-жук прочищает горло и нервно поправляет на носу очки – квадратные, в массивной оправе, скорее всего дорогие. Интересно, как же он живет, выслушивая целыми днями разговоры пациентов о своей жизни, если его от этого тошнит?
– Как я уже говорил, если вы хотите проводить отведенный вам час за разговорами о том, что видели по телевизору, это ваше право. Но…
– Имеется в виду то шоу о девочке-подростке, у которой выявили… как их… ну, эти наклонности. Я говорю о ее жестокости. Ей нравится причинять боль людям и животным. У нее есть мама, которая очень ее любит, всегда старается защищать и делает все, чтобы удержать девочку от убийства. Как-то раз мама причиняет ей вред, и девочка не может больше ходить. То есть это была случайность, потому что она и не думала делать что-то такое специально, но девочка начинает ее за это ненавидеть. Думает, что мать пошла на такой шаг преднамеренно. Что очень несправедливо, как я считаю. Из-за своего увечья девочка вынуждена постоянно проводить время дома. И она не прекращает попыток убить мать. А та постоянно старается утаить, что дочь жестока, и защищает ее, скрывая от окружающих ее подлинную натуру.
