Мы рассмотрели и другие варианты. Но это точно должен быть нож по причине своей стремительности и остроты. Тело Лорен силой не отличается. С помощью еды действовать нельзя, в доме нет ни яда, ни чего другого в этом роде. Тот урок Тед усвоил хорошо.
Хотя Лорен я ничего говорить не хочу, у меня такое ощущение, что он к чему-то готовится. Вчера притащил в дом какие-то новые книги. От одних их названий у меня болят усы. Но мне думается, что речь в них идет о нас. Я старательно скрываю свои мысли, делая все, чтобы она о них ничего не узнала. Если спрятать их на достаточной глубине, она ничего не слышит. В который раз я благодарю Господа, волею которого здесь осталась. Лорен так во мне нуждается.
– Нож я могу попробовать сделать сама, – с сомнением в голосе произносит она, – так поступают в тюрьме, я видела по телевизору. Жаль, что здесь нет никакой еды, с ней мне бы лучше думалось.
Я ощущаю ее голод, который накладывается на мой собственный, еще больше усиливая боль в животике. В глубинах нашего естества рычит и трясется Мрак, от чего кажется, будто где-то рядом хлопают черные крылья. Я опять загоняю его вниз. Он тоже голоден, как и остальные.
«Сейчас не твое время», – говорю ему я.
Он раздраженно ворчит, но до сих пор сидит на такой глубине, что слов не разобрать. То ли «дай, дай, дай», то ли «нет, нет, нет». Сказать точно я не могу.
Мы шарим по выдвижным ящичкам и шкафам. Но находим одну только пыль. Чтобы нам было веселее, Лорен сочиняет песенки. В лучшей из них речь идет о мокрице. Она и правда очень даже хороша.
Мы совершенно выбились из сил. Я сворачиваюсь калачиком на полу под диваном. Рядом со мной кучкой лежит веревочка. Сегодня она бледно-желтая и какая-то хрупкая.
Даже если мы отыщем нож, я все равно не смогу воспользоваться им против Теда. Если не считать того краткого мига, когда Лорен разрушила разделявшую нас стену, я не могу ощутить ни такой головы, как у теда, ни ладоней, ни в целом рук. И попросту чувствую себя кошкой. Но есть и кое-что еще. При мысли о Теде меня по-прежнему к нему тянет. Просто так любовь не умирает. Ей обязательно надо побрыкаться и повоевать.
– Тебе, Оливия, надо тренироваться и дальше, – говорит Лорен.
– У меня больше нет сил, – отвечаю я.
А про себя думаю: «Все эти тренировки просто ужас, ненавижу их».
– Я все слышала, – говорит она. – И как ты, кошка-дурачина, собираешься выбраться отсюда, не владея телом, а?
Какая ты все-таки бываешь грубиянка.
– Но я, Оливия, по крайней мере верна своим обещаниям. Ты же сказала, что будешь стараться.
Я горестно мурлычу, прекрасно зная, что она права.
– Давай начнем сначала, – со вздохом произносит Лорен, – иди к подножию лестницы. Что ты там видишь?
– Ступеньки, – неуверенно говорю я, потому как меня постоянно преследует ощущение, что с моими ответами что-то не так. – Еще вижу ковер и уходящие вверх перила. На самом верху лестничная площадка. Если повернуться, видна парадная дверь, стойка для зонтов, вход на кухню, а чуть дальше и в гостиную…
– Отлично, – говорит она, – хватит. Все это мы условно назовем «Мраком», потому как эта наша ипостась может видеть только то, что расположено здесь внизу, но не более того. Подумай об этом. Представь, что он сейчас сидит здесь, у подножия лестницы. А мы с тобой давай поднимемся наверх.
На предпоследней перед лестничной площадкой ступеньке она меня останавливает.
– Что ты видишь теперь?
– Дверь в ванную, – отвечаю я, – в комнату Теда, в твою, а также плафон на потолке.
– Ну и конечно же, все, что есть наверху, так?
Верно.
– А внизу ты что-нибудь видишь? Холл? Входную дверь? Стойку для зонтов?
Нет.
– Тогда это – то, что вижу я, – мы назовем «Лорен». Поняла?
– Не совсем, – звучит мой ответ, но она меня уже не слушает.
– Теперь идем обратно вниз.
Когда мной преодолена ровно половина лестницы, Лорен говорит:
– Стоп.
Я замираю на той самой ступеньке, где мне так нравится спать, – семь других ниже меня и семь выше.
– Что видишь теперь? – спрашивает она.
– Вижу перила, – отвечаю я, – вижу ступеньки и ковер на лестничной площадке. Если смотрю вниз, вижу пол в холле, а если припасть к самой ступеньке, можно углядеть нижний краешек входной двери. Когда же я поднимаю глаза, вижу вершину лестницы, окно, дверь в ванную, а также плафон на потолке на лестничной площадке.
– Получается, ты видишь немного наверху и немного внизу. Вот это, Оливия, ты. Мрак внизу, я наверху, а ты посередине, как связующее нас звено. И спасти нас можешь только ты, больше некому.
Я надуваюсь от гордости, и веревочка в подтверждение моих слов наливается розово-золотистым светом.
– От тебя требуется только одно – подняться, – продолжает Лорен.
– Но…
– Ты не поняла, – нетерпеливо перебивает меня она, – я не имею в виду подняться по лестнице. Я имею в виду, не то чтобы это все взаправду…
– БОЖЕ ПРАВЫЙ. ТЫ ХОЧЕШЬ СКА…
– Сейчас это не важно. Давай по новой.
Я дрожу. И чувствую бархатными подушечками лапок старый, вытертый ковер. Лапки мне нравятся. У меня нет ни малейшего желания быть тедом. И хочется мне только одного – оставаться собой.
– Мне страшно, Лорен, – говорю я, – не могу сдвинуться с места.
– А ты рассказывай себе сказку, – отвечает она, и по ее голосу я могу сказать, что ей прекрасно известно, как себя чувствуешь, когда тебя пригвоздил к месту страх, – представь, что наверху предмет самых жгучих твоих желаний, поднимись туда и возьми его.
Я думаю о Боге, о том, как у него меняются многочисленные лица, о том, как он добр. Пытаюсь представить, что он сейчас сидит наверху на лестничной площадке над моей головой. Сердце переполняет любовь. Я почти вижу его наяву – рыжевато-коричневое тело и тигриный хвост. У него золотистые глаза.
Поднимаюсь на одну ступеньку. На какой-то миг вокруг меня сотрясаются стены. Меня охватывает жуткая тошнота, будто я падаю с большой высоты.
– Хорошо, – надтреснутым от возбуждения голосом говорит Лорен, – это же здорово, Оливия.
Подняв глаза, я вижу Бога. Он улыбается. И тут мне становится ясно, что у него лицо Теда. Зачем ему принимать облик Теда?
Я поворачиваюсь и скатываюсь вниз по ступенькам, протестующе мявкая от мучительной боли. В нашей голове что-то неразборчиво кричит Лорен.
– Не могу, – говорю я ей, – и не заставляй меня. Это ужасно.
– Ты меня совсем не любишь, – печально произносит она, – если бы любила, обязательно бы постаралась.
