Я умолкаю. Похоже, что мы подошли к концу. Лорен больше нет. От усталости меня преследует чувство, что я испаряюсь, словно вода.
– Я мог бы и сам догадаться, – сказал он, – Чэмп точно знал.
– Как это?
– Вы ему нравитесь. Но в тот день он так облаял вас на улице, будто сошел с ума. В ваших глазах мне показалось нечто такое… там будто был кто-то другой. Я подумал, что мне померещилось.
– Это была моя кошка, Оливия, – отвечаю я, – пыталась выбраться наружу. Ладно, не берите в голову, об этом поговорим в другой раз.
Он встает, собираясь уйти. Я знал, что так оно и будет.
– А кто присматривает за вашей собакой?
Думаю, мне просто хочется, чтобы он еще немного задержался, потому что больше мы с ним не увидимся.
– Что?
– Ваш пес, – отвечаю я, – вы ведь провели здесь целые сутки. А собаку так надолго оставлять нельзя, это неправильно.
– А я и не оставлял, – отвечает он, – за Чэмпом приглядывает Линда Морено.
Потом видит на моем лице замешательство и объясняет:
– Женщина с чихуа-хуа.
– Я думал, она пропала, – говорю я, – на телефонных столбах висели объявления, на которых было ее лицо.
– Она отправилась в круиз по Атлантике, – отвечает он, – с парнем гораздо моложе ее. Не хотела, чтобы об этом узнала ее дочь. А та подняла тревогу. Но сейчас она уже вернулась. И к тому же отлично загорела.
– Вот и хорошо, – говорю я, чувствуя в душе прилив счастья.
За Леди Чихуахуа я переживал. Здорово, что хоть у кого-то все в полном порядке.
– Завтра увидимся, – говорит он, хотя я знаю, что этого, конечно же, не будет.
Затем уходит. Этот человек, похоже, никогда не тратит лишних слов.
За окном сгущается мрак – или то, что принято считать таковым в городе. Лампу у кровати я не включаю и смотрю, как фонари на парковке рисуют на потолке белые квадраты. Приходит медсестра, трясет меня за плечо, и я просыпаюсь в ослепительном-белом, неоновом свете. Она дает мне попить воды, и на пластиковой чашке, которую ее руки подносят к моим губам, виднеется название больницы. С именами собственными я не в ладах, к тому же спросонья и от болеутоляющих у меня гудит голова, поэтому до меня не сразу доходит, что это та самая больница. Здесь работала Мамочка, а потом ее отсюда уволили за то, что она творила с детьми. Я оказался в одной из странных петель времени, но где именно – в начале или же в конце, – сказать не могу. Медсестра уходит, и я опять лежу в темноте. До меня, по-видимому, впервые за все время, доходит, что мать действительно умерла.
– Оказывается, ты не в состоянии меня убить, – говорю я Лорен, – как и я тебя. А раз так, то мы должны придумать что-то другое, дабы жить дальше.
Я пытаюсь ее нащупать и взять за руку. Но ее нет рядом. Может, спит, может, отгородилась от меня, а может, попросту молчит. Сказать, слышит она меня или нет, я не могу.
В голове кружат мысли о Леди Чихуахуа. Надеюсь, она хорошо провела отпуск с молодым бойфрендом и теперь расслабляется в своем милом желтом домишке с зеленой окантовкой.
Я верчу в руках чашку, и у меня перед глазами крутится название больницы. Той, где работала Мамочка. Но здесь ее нет. Она дома, ждет меня в шкафчике под мойкой.
В мозгу дергается какая-то мысль, отдаваясь в голове легким зудом. Что-то о Леди Чихуахуа и ее поездке в Мексику. Я качаю головой. Нет, неправильно. Она отправилась не туда, а в морской круиз.
В Мексике она была в прошлый раз. Такое подергивание в мозгу мне хорошо знакомо, это случается, когда я что-то забыл. Но уже его не чувствую.
Человек с апельсиновыми волосами приходит, когда меня готовят к выписке. Мне приходится дважды на него посмотреть, дабы убедиться, что это действительно он. Я очень удивлен и как-то странно робею. Вчера вечером мы рассказали ему столько всего, что теперь я чувствую себя перед ним голым.
– Мне подумалось, что вас будет неплохо отвезти, – говорит он.
Когда мы подъезжаем ближе, я чувствую запах леса. Какое же облегчение охватывает меня при виде улицы, покореженного знака и громоздящихся на горизонте деревьев.
Но мне совсем не хочется, чтобы он видел мой унылый дом: фанеру на окнах, пыльные, темные комнаты, в которых я живу вместе с остальными. Мне хочется, чтобы он ушел. Но вместо этого он помогает мне выбраться из машины и войти в дом. Делает все с толком и быстро, не требуя никаких благодарностей. Но даже когда мы входим в дом, он все равно топчется в холле и будто не замечает ни паутины, ни царящей повсюду разрухи. Так что теперь мне надо ему что-нибудь предложить. Из холодильника воняет прокисшим молоком. На меня приступом боли наваливается отчаяние.
– Может, пива? – предлагает он, оглядывая его содержимое.
– Давайте, – отвечаю, тут же веселею и заглядываю в буфет, – бьюсь об заклад, что вы никогда не ели соленый огурец с арахисовой пастой.
– Это пари вы точно не проиграете, – говорит он.
Мы устраиваемся на сломанных садовых стульях на заднем дворе. Стоит замечательный день. В лучах клонящегося к горизонту солнца пляшут пушистые головки одуванчиков. На слабом ветру шепчутся деревья. Я поднимаю глаза и на миг чувствую себя почти что нормальным человеком, который сидит во дворе и пьет с другом пиво, наслаждаясь теплом позднего лета.
– Больница, – говорит он, – вам наверняка не хватало там простора природы. Вам нравится лес.
– Да, это так, – отвечаю я.
– Привет, – здоровается он, но не со мной.
Из подлеска выходит кошка, исхудавшая даже больше обычного.
– Ну, как твои дела?
Она трется и вьется вокруг заржавевших ножек стула. Он кладет для нее на землю немного арахисовой пасты, и кошка с довольным урчанием ее слизывает.
– Раньше у нее были хозяева, – рассказывает он, – а потом ей вырвали коготки и бросили. Что за народ.
Кошка укладывается у его ног, и солнце высвечивает на ее шерстке слой пыли.
Я думаю, какой вопрос в сложившихся обстоятельствах задал бы нормальный человек.
– А как это, быть в заповеднике егерем?
– Нормально, – говорит он, – я с самого детства хотел работать на природе. Хотя и вырос в городе.
У меня не получается представить его среди высоких зданий или на оживленных тротуарах. Он словно создан для одиночества и больших расстояний.
– Мы с вами общались и раньше, – говорит он, – и время от времени здоровались в баре.
– Да? – удивляюсь я.
Я слишком смущен и поэтому не говорю, что моя память сохранила лишь обрывки воспоминаний о том времени, когда меня еще можно было увидеть в баре. Думаю, ближе к концу верх одержал Малыш Тедди, которому совсем не нравится общаться со взрослыми. А может, я просто был пьян.
