А для устройства личных семейных дел Маркиан Михайлович все же время нашел. А. А. Попов пишет: «Все они, и дети, и родители, оказались разбросанными кто куда. Один Петр, служивший в Артиллерийском управлении Наркомата обороны, прочно обосновался в Москве. Отец и мать не захотели эвакуироваться и остались в Бологом, где он учительствовал. Недалеко от него жила сестра Валя. Старшая Нина в блокированном Ленинграде, младшая Лида где-то воюет. Его семья в Челябинске, словом, кто где! Будучи в Москве, договорился о выделении ему квартиры с семьей и родителями, которые помогут опекать Алика и освободят время для учебы Клаве, не оставаться же ей с семилеткой! Теперь надо реализовать эту возможность. О том, как все это произошло, свидетельствуют факты, открывшиеся полвека спустя.
1994 год. Я сижу в квартире Клавдии Ильиничны на Каменноостровском проспекте Петербурга. Хозяйке 89 лет, гостю – 86. Седая, с короткой стрижкой, сухонькая, но еще проворная, с поблекшим лицом, почти не тронутым морщинами. Перед нами груда фотоснимков, разбираем, рассматриваем давно ушедших людей, здесь же – полных жизни, надежд. Рядом стопочка писем Маркиана Михайловича. Бисерно-каллиграфическим почерком написаны эти маленькие листочки, по объему текста каждый из них равен машинописному листу. Некоторые приходилось читать с помощью захваченной мною лупы. Во многих содержатся теплые слова в адрес жены и сына. И вдруг нахожу большой лист, вырванный из служебного блокнота командующего Брянским фронтом. Дата: 30.10.43., а он уже 10 дней как командует 2-м Прибалтийским фронтом, видно, не было другой бумаги для письма, даже не письма, скорее записки. Почерк здесь броский, крупный, читаю вслух: "Здравствуйте, мои дорогие Клава и Алик! Вот и явился за вами мой Языков. Раньше никак не удавалось. Думаю, что с ним доедете благополучно. Он же вас устроит и в Москве. О себе не пишу. Языков все вам расскажет. Я жив и здоров, чувствую себя неплохо. Поздравляю вас с праздником Октябрьской революции, вы, очевидно, эти дни проведете в вагоне. Крепко, крепко вас целую. Привет Михайловым, Клементьевой. Ваш Марк г. В.Л.".
Неразборчиво, видимо, Великие Луки. Клавдия Ильинична встрепенулась.
– Точно, праздники встретили в поезде. Ехали долго, намучились. На вокзале Языков куда-то позвонил, приехала эмка, погрузились и прямо на Арбат. У дежурного он получил ключи. Поднялись на девятый этаж, квартира трехкомнатная, громадная, со всеми удобствами, отдельная ванная. И, главное, уже обставленная: а то у нас ни стола, ни стула, одни чемоданы. Одна комната для родителей, они вскоре и объявятся, не помню, может, Языков за ними и ездил. Приехали с внучкой Таней, дочкой Нины. Она в начале войны отправила ее к ним, а та там и осталась. Прожили они у нас что-то около года, потом переехали на Гончарную набережную, там же и Валя поселилась. Самая большая комната была то ли столовая, то ли гостиная, пианино еще там находилось. Марк-то хорошо играл, по стопам отца и Алик пошел. С началом учебного года поступил он в музыкальную школу, Таня в первый класс пошла.
– А вы как?
– А что я? Завертелась, как белка, ему-то на фронте хорошо: повар, ординарец, адъютанты, а тут семья – изготовить, убрать, обшить. Алика отвести и привести. Дел хватало!
При скромности Маркиана Михайловича, повар для его нужд привлекался лишь при наезде высоких проверяющих. А так обычно пища в термосах доставлялась из штабной столовой Военного совета. Бывало и такое, когда ординарец и адъютант отлучались по его заданию, то и самому генералу приходилось жарить любимую им картошку с тушенкой ("вторым фронтом").
К месту сказать, что у меня есть такой снимок, где генерал "на досуге" чистит картошку. (…)
В напряженные дни продолжающихся боев Маркиан Михайлович все же находит время написать семье письмо.
"Действующая армия. 20.10.44 г.
Здравствуйте, мои дорогие Клава и Алик.
Ждал, ждал я от вас письма, так и не дождался, хотя считал, что вы поздравите меня с награждением. Наверно обиделись, что я не послал посылочку. Звонил как-то Петр, но переговор не состоялся по причине повреждения связи. Узнал, что вы здоровы, и даже узнал, что Алик дрынкает на пианино. Я здоров, если не считать насморка. В городе я так и не был с июня, когда проезжал мимо. В августе был буквально пару часов. Предложенную квартиру Языков забраковал, сейчас ремонтирует новую.
Вы сможете приехать ко мне на пару дней во второй половине ноября.
Целую. Ваш Марк". (…)
Координируя действия 6-й гвардейской и 51 – й армий Маркиан Михайлович с трудом находил время написать сыну.
"Действующая армия. 24 марта, 45 г.
Здравствуй, дорогой Шурик!
Прости, что долго не отвечал на твои письма, которые ты мне прислал через Ленинград. Я снова на фронте воюю и бью немцев, гоним их в шею, берем в плен, уничтожаем, добьем совсем.
Стихотворение твое мне очень понравилось. Если сочинишь что-нибудь еще, присылай обязательно. Буду очень и очень рад. Погода у нас не совсем хорошая. Жив и здоров. А вот как ты себя чувствуешь, как твое здоровье? Как твои музыкальные успехи? Ты мне обо всем напиши. Буду ждать твое письмо.
Крепко, крепко целую, твой папа!"
Ни звука, ни слова о матери, словно отрезанный ломоть. Ведь понятно, что за двумя этими письмами восьмилетнего мальчика стоит она, пытаясь как-то восстановить отношения, не случайно письма направлены на ленинградскую квартиру. И как она дальше настроит ребенка, будет зависеть, – сохранит он или утратит сына. Это была саднящая рана, не дававшая ему покоя, и его охватывало чувство вины».
Пытаясь разобраться в семейных неурядицах Маркиана Михайловича, Антонин Александрович добавит к сказанному немного: «Это взаимные наскоки за нарушения супружеской чести, после того, как Клавдия Ильинична в Ленинграде, на новой квартире, застала в ванной некую особу, посчитав ее за пэ-пэ-жэ Маркиана, и позвонила ему в Хаапсалу Взаимные обвинения давали выход нерастраченным эмоциям, пусть и несколько в примитивной форме.
– Марк, как мужчина, все-таки винил себя меньше, больше жену, как-никак, а та является хранительницей семейного очага, – уточняет золовка Валентина Михайловна.
Кто прав, кто виноват – разобраться трудно. А не дают ли повод к размышлению слова племянницы Татьяны Петровны Яремчюк, которая еще девчуркой жила у бабушки с дедушкой в Москве и слышала, как тот не раз говорил тете Клаве: "Поезжай к Моте на фронт, а не то потеряешь мужа". А та неохотно покидала Москву – тут весело было, привольно, особенно после приема в Кремле, куда ее как-то пригласили.
А теперь развод… Правда, разошлись без шума, благородно, всю обстановку он выкупил и оставил им, а вот расставание с Аликом являлось тяжелым испытанием…»
6 сентября 1945 г. Маршал Советского Союза Л. А. Говоров подпишет очередную аттестацию на своего начальника штаба, которая аккуратно подшита в его личном деле:
«В должности Начальника штаба Ленинградского фронта с апреля 1944 года по июль 1945 года.
Обладает хорошей оперативно-тактической подготовкой и большим личным боевым опытом.
