В августе 1941-го у Новикова состоялся любопытный разговор с командующим.
– Как вы намерены обеспечивать новые армии поддержкой авиацией? – спросил Попов.
– За каждой армией будет закреплена группа определенных авиачастей, – ответил генерал авиации.
Маркиан Михайлович тут же предложил:
– Давайте, как и в 23-й армии, создадим в них свои ВВС. Новиков с удивлением посмотрел на командующего и, подумав, что эту идею Попову подало командование новых армий, твердо заявил:
– Создание армейских ВВС, тем более в условиях обороны, означает не только возврат к не оправдавшей себя многоступенчатой системе управления и применения авиации, но было бы просто губительно. Не для того мы потратили столько усилий на улучшение боевой работы авиации, чтобы вновь растащить ее по общевойсковым армиям и ослабить ее ударную мощь.
«Маркиан Михайлович в знак согласия кивнул и на минуту умолк.
– Дело-то вот в чем, Александр Александрович, – сказал Попов. – Я говорил со Ставкой. Ставка считает, что мы не совсем правильно используем авиацию.
Я молчал, ожидая конкретных замечаний.
– Я не согласился с такой оценкой, – продолжал Попов. – Но, видимо, в какой-то мере упрек справедлив.
– Что именно Ставка имеет в виду? – спросил я.
– Ставка находит, что мы неоправданно много действуем по тылам и аэродромам противника и недостаточно помогаем своим войскам непосредственно на поле боя и подступах к нему.
Теперь мне стало ясно, почему вдруг Попов завел разговор об армейских ВВС. Он опасался, что усиление централизованного управления авиацией в какой-то мере оторвет ее от войск, что мы, авиационное командование, станем злоупотреблять своей автономностью. Раньше он так не думал, но замечание Ставки в адрес летчиков, видимо, насторожило командующего фронтом.
Настороженность Попова в его положении и при создавшейся под Ленинградом ситуации была естественной. Обстановка на фронте в конце августа и первых числах сентября обострилась еще больше. Немцы уже заняли Мгу, лишив тем самым Ленинград последнего железнодорожного сообщения со страной, и, обойдя с востока Слуцко-Колпинский укрепленный район, вырвались неподалеку от Отрадного к Неве. На Шлиссельбург быстро надвигалась 20-я моторизованная дивизия гитлеровцев. До установления полной блокады Ленинграда с суши оставались считанные дни. В такой ситуации каждый боевой самолет у нас был на счету, и, разумеется, Попов не мог не думать о том, как мы используем авиацию для решения главной задачи – оказания помощи наземным войскам непосредственно на поле боя.
Я не стал словесно заверять командующего, что действия над полем боя были, есть и остаются главными для летчиков, а просто привел итоги боевой работы ленинградской авиации в августе. Более половины самолето-вылетов, сделанных в августе, было совершено непосредственно по наступавшим войскам противника и по местам их сосредоточения. При наших весьма ограниченных возможностях и многочисленности задач, выполняемых авиацией на фронте и в тылу, это было более чем хорошо. Факты говорили сами за себя, и Попов успокоился.
– Я так и думал, – ответил Маркиан Михайлович, – и Москве сказал, что летчиками мы довольны. Не знаю, почему в Ставке сложилось иное мнение.
Это был последний разговор об авиации в таком плане».
Молодой, достаточно опытный и энергичный генерал, как никто другой, умел работать с подчиненными. Только поэтому он был всегда успешен и пользовался огромным авторитетом и уважением. Что касается опыта, то вспомним начало войны. По предвоенным планам Генштаба Ленинград предстояло оборонять от немецко-финских войск с севера (только поэтому все главные силы Ленинградского военного округа были сосредоточены на Карельском перешейке). Поэтому возможность удара противника с юга фактически не учитывалась.
Тем более что от государственной границы до города на Неве было более 700 км. Разве могли в Генштабе Красной армии тогда даже предположить, как легко немцы смогут преодолеть это расстояние летом 1941 года? Тем не менее Северный фронт под командованием генерала Попова, отражая наступление одной немецкой и двух финских армий в Карелии, сумел остановить противника в 20–30 километрах от границы к середине июля. Как констатирует доктор исторических наук, профессор Ф. Д. Свердлов, «в это время создалась угроза прорыва крупных сил противника к реке Луга, проявив решительность и отличные организаторские способности, М. М. Попов собрал семь стрелковых дивизий (в том числе три народного ополчения), объединил их с двумя ленинградскими военными училищами, рядом артиллерийских частей и выдвинул к реке. Они задержали противника почти на месяц. План гитлеровцев с ходу прорваться к Ленинграду был сорван. В конце августа Северный фронт был разделен на Карельский и Ленинградский. М. М. Попов стал командовать Ленинградским. Ему не удалось остановить дальнейшее наступление врага…».
Но мог ли генерал Попов остановить дальнейшее наступление противника на Ленинград? По мнению Леонида Млечина, «генерал Попов нравился Сталину, но оказался в тяжелейшем положении: его войска отступали, не в силах выдержать удары превосходящих сил противника. Попов был талантливым и умным военачальником, но ему не повезло. Он возглавил фронт в тот момент когда успех был невозможен.
Попов сообщал в Ставку о катастрофическом положении, требовал помощи, но в ответ слышал только приказ держаться».
Изучая документы и свидетельства очевидцев, а также учитывая сослагательное наклонение, которого не бывает в истории, можно предположить, что Маркиан Михайлович Попов вполне смог бы оттянуть еще на некоторое время полное окружение Ленинграда. Но только в том случае, если бы он де-факто был единственным и полновластным командующим войсками Северного (Ленинградского) фронта, а также подчинялся только Ставке. То есть без маршала Ворошилова. А дальше, как показывает история, противник остановил свое наступление на Ленинград сам…
Генерал армии Г. К. Жуков вылетел в Ленинград 9 сентября, где и сменил маршала Ворошилова.
Однажды генерал А. А. Епишев в разговоре с Д. А. Волкогоновым высказал следующее предположение о Жукове: «Сталин видел в Жукове не только талантливого полководца, волевого исполнителя решений Ставки, но и человека в чем-то, как казалось Сталину, родственного себе в смысле решительности, силового напора, бескомпромиссности. (…)
Сталин считал своим главным представителем (а затем сделал и заместителем) Г. К. Жукова. Почему? Да потому, что Жуков, по мнению Верховного, был способен, невзирая ни на что, провести его, Сталина, решения в жизнь, способен на жесткие, а иногда и жестокие шаги, волевую бескомпромиссность. Я бы сказал, заключил Епишев, Жуков наиболее отвечал представлению Сталина о современном полководце. Затем, помолчав, Епишев добавил: конечно, все это, видимо, у Жукова было. Но Сталин в полной мере оценивал лишь волевую сторону полководца, а его умственную силу – увы, недостаточно».
О своей первой встрече с Жуковым генерал-лейтенант Б. В. Бычевский напишет буквально: «В ту же ночь Ворошилов и большинство работников штаба Главкома Северо-Западного направления вылетели в Москву.
