Но вернемся к мемуарам командующего дальней бомбардировочной авиацией: «По рассказам товарищей, Маркиан Михайлович был огромного таланта и эрудиции человек, самородок, имевший блестящие способности в военном деле. Будучи совсем молодым человеком, он еще до войны командовал военным округом. Однако его слабость к "живительной влаге" и прекрасному полу всю жизнь, как говорится, вставала ему поперек дороги… Во время войны он командовал корпусом и армией и вот сейчас был вызван в Ставку для назначения на должность командующего фронтом. Что-то сейчас с ним будет?!»
Теперь уже сложно сказать, когда и какие «товарищи» поведали А. Е. Голованову о слабости М. Попова к «живительной влаге» и прекрасному полу (тогда или уже после войны), но хочется заверить читателя, что на фронте Маркиан Михайлович выпивал не больше других. Про прекрасный пол спорить не будем. Однако здесь, в отличие от иных известных военачальников, каких-либо фактов найти практически невозможно. Если Маркиану Михайловичу удалось это скрыть, то разве не стоит его за это уважать? Иные «безгрешные» и того не сумели сделать, оставив нам на рассмотрение не только свои ратные заслуги, но и амурные дела.
И еще маленький штрих. Александр Евгеньевич в своих воспоминаниях неправильно называет должности Маркиана Михайловича, что наводит только на одну мысль: писал Голованов по памяти, а она его подводила…
А что же было дальше? А. Е. Голованов рассказывает: «Однако, против ожиданий, Сталин, видимо уже проинформированный о том, где "пропадал" Попов, вместо того, чтобы воздать ему по заслугам, рассказал нам такой случай из Гражданской войны. В то время Троцкий потребовал снять с должности одного командира дивизии на Петроградском фронте, обвиняя его в пьянстве. Владимир Ильич поручил Сталину при его поездке в тот район разобраться с этим командиром дивизии и о результатах доложить ему. Сталин, прибыв в дивизию, вызвал к себе командиров частей и подразделений дивизии и прямо поставил вопрос: как они оценивают своего командира дивизии?
Все в один голос заявили, что лучшего комдива они не видели, что он в бою впереди всех, что за ним бойцы идут, как говорится, в огонь и в воду и не было еще случая, чтобы дивизия где-либо попятилась назад. Видя такое единодушное мнение всех присутствующих, Сталин сказал им:
– А вот Троцкий говорит, что он пьяница, и требует его снять.
Присутствующие запротестовали и заявили, что вовсе он не пьяница, а пьет только тогда, когда нет боевых действий, – от безделья. Сталин подробно доложил Владимиру Ильичу о проведенной беседе с командным составом дивизии, о боевых качествах комдива. В заключение Сталин поддержал товарищей, с которыми беседовал. Было решено оставить командира дивизии на месте, причем Владимир Ильич сказал, что нужно позаботиться о том, чтобы так загрузить этого комдива работой, чтобы у него не оставалось свободного времени для безделья. Так и продолжал командовать своей дивизией комдив, пока не погиб в бою.
Сталин нередко говорил, что можно мириться со многими недостатками человека, лишь бы голова была на плечах.
– С недостатками бороться можно и исправить их можно, новой же головы человеку не поставишь».
А голова на плечах у Маркиана Михайловича была, и в этом не приходится сомневаться. Вот только с «пьяницей» согласиться трудно. Под Сталинградом в том числе…
«Октябрь 1942 года, – свидетельствует Маркиан Михайлович. – Я только вступил в должность заместителя командующего Сталинградским фронтом и сразу окунулся в самую гущу ожесточенных боев. Из машины почти не вылезал: знакомился с войсками, контролировал организацию и проведение частных операций, проверял боевую деятельность артиллерийских групп, созданных на левом берегу Волги, восточнее Сталинграда».
Вспоминая осень 1942-го, командующий Сталинградским фронтом генерал А. Е. Еременко в мемуарах отметит: «Начались уличные бои в Сталинграде… Враг спешил. Приближалась русская зима, которая так страшила гитлеровцев, и они дрались с особенным ожесточением и упорством.
Бои по-прежнему шли в районах поселков сталинградских заводов: тракторного, "Баррикады" и "Красный Октябрь". Развертывались боевые действия непосредственно за территорию важнейших сталинградских заводов.
Ожесточение в борьбе нарастало с каждым днем. Часто обе стороны закреплялись на расстоянии 20–30 метров друг от друга, а иногда на разных этажах или в разных подъездах в комнатах одного и того же дома. Такое положение сохранялось вплоть до начала нашего контрнаступления 19 ноября».
И вот 15 октября трудная обстановка сложилась в 62-й армии у Чуйкова. Командующий принимает немедленное решение прибыть к нему, на самый угрожаемый участок обороны города: «Там действительно создалось тревожное положение. Дело в том, что противник, заняв господствующее положение на высотах, держал под огнем всю Волгу против Сталинграда. В его руках в это время находились Мамаев курган, высота 107.5, а также выходы к реке в районах тракторного завода и устья Царицы. Губительный огонь гитлеровцев парализовал движение по реке». Словом, поездка была опасной, но куда деваться, побывать в войсках было просто необходимо: «Первая попытка переправиться в район тракторного завода 15 октября успеха не имела, так как противник вел усиленный огонь по всем нашим причалам и переправам». Зато 16-го это сделать удалось: «… в 3 часа дня я прибыл на командный пункт Волжской военной флотилии, находившийся в непосредственной близости от берега. Здесь мы застали командующего флотилией контрадмирала Рогачева. Моряки угостили нас обедом. (Со мной находился и мой заместитель генерал-лейтенант М. М. Попов, который только что приехал на Сталинградский фронт из-под Воронежа.) После обеда я приказал приготовить "бронекатер" (бронекатерами мы называли небольшие железные катера, которые пробивались любой пулей)…»
Но не только со слов маршала А. Е. Еременко, кстати сказать, давнего знакомого Маркиана Михайловича, мы можем узнать о его прибытии под Сталинград. В частично сохранившемся архиве генерала армии Попова удалось найти и его собственные воспоминания об этом, неизвестные нам до сих пор: «… Только к исходу дня, из-за нелетной погоды, мы добрались до аэродрома… где уже много часов ожидал с машинами офицер штаба фронта. Поблагодарив экипаж самолета и побеспокоившись об его устройстве на ночлег, мы двинулись по разбитой дороге на запад к Сталинграду.
Где-то по дороге мы сделали остановку и вышли из машин. Далеко на горизонте виднелось красно-багровое зарево, и тишину ночи нарушал отдаленный гул боя.
– Сталинград, – пояснил сопровождающий офицер, – и так почти каждую ночь.
Вот он, наконец, многострадальный Сталинград. Закурив, мы долго, взволнованно и безмолвно всматривались в огнедышащий горизонт.
На КП фронта прибыли поздней ночью. Меня поджидал в своей полуземлянке, полублиндаже мой старый знакомый, бывший начштаба, а теперь заместитель комфронта генерал Г. Ф. Захаров.
После недолгих разговоров и расспросов он предложил ужин, сообщив, что командующий примет меня только утром. После долгих разлук люди не умеют ужинать молча, несмотря на всю усталость. Так и на этот раз время проходило во взаимных расспросах Г. Ф. Захарова о новостях в Генштабе и в Ставке и моих, о положении под Сталинградом и на фронте вообще. Разошлись поздно, предварительно выяснив у дежурного адъютанта комфронта о намеченном на сегодня распорядке дня.
