Я, конечно, согласился. Телеграмма была отправлена в воздушную армию, а вскоре в разговоре со мной по телефону тов. Хрюкин сообщил, что в штурмовом полку, где узнали об обстреле Н. С. Хрущева, было много переживаний. Наша телеграмма там просто подняла дух».
Передовые же войска 4-го мехкорпуса к исходу дня обогнали пехоту и вышли на подступы к Плодовитому. И хотя его танковый полк выполнил свою задачу, все-таки такой частный успех не восполнил времени, потерянного корпусом при вводе в прорыв. Именно этим Еременко выразил свое недовольство на ВПУ, однако распоряжения заместителя на ночные действия танковому и кавалерийским корпусам полностью утвердил.
Маркиан Михайлович не без огорчения отметит: «Корпусу так и не удалось совершить глубокий бросок в тыл противника. Более того, мы опасались, что противник сумеет за это время подтянуть свои резервы и особенно противотанковые средства.
В связи с медленным продвижением корпуса Вольского, усложнился и ввод в прорыв 4-го кавалерийского корпуса. Ввести его засветло в прорыв мы не смогли, так как все дороги были заняты тылами 4-го механизированного корпуса. Протолкнуть конницу нам удалось только в 22 часа. Обе кавалерийские дивизии вводились рядом. Сбив прикрытие противника, они к 10 часам 21 ноября вышли на подступы к Абганерово».
Вспоминает Н. С. Хрущев: «Помню, раз после проведенного наступления мы ехали поздно ночью. Степь. Дорог нет. Ездить было опасно, потому что всегда можно было наткнуться на шальную мину, закопанную в неожиданном месте. Вот едем мы и не уверены, что в правильном направлении. Нет никаких ориентиров, ни кустиков, ни населенного пункта. Голая степь. Ориентироваться надо по звездам. Но по звездам воевать даже в степи невозможно. Видим, мерцает какой-то огонек. Сейчас же взяли направление на этот огонек на своих "виллисах". Выскакивает из машины Попов. Он был человек с жизнерадостным характером и хохочет во все легкие: "Товарищ Хрущев, идите сюда, взгляните, живых чертей увидите".
Я вышел из "виллиса", подошел. Сидят наши солдаты, развели небольшой костер. Большой костер там не разведешь, нет дров. Они все, что могло гореть, собрали в степи. Достали где-то воду и кипятят чай, склонившись над костром. Закоптились – просто страх. У них только, как у негров, сверкают зубы и глаза. Действительно, черти, да еще ночью! А молодые парни улыбаются, видят, к ним приехали генералы. Я тогда не имел еще воинского звания, но был в военной форме. Они-то сразу увидели, что приехала какая-то военная "шишка". Мы расспросили их. Что-то у них сломалось в машине, не то горючее кончилось. "Вот, ждем, когда нам помогут". Это были артиллеристы противотанковых орудий – одной или двух пушек. Мы с ними слегка пошутили. Нам же они что-либо толковое сказать не могли, сами не знали событий. Ответили лишь, из какой они воинской части.
На следующий день мы опять разъезжали по фронту и натолкнулись на другую забавную картину. Я о ней много раз рассказывал Сталину. Трясется арба. Сидят человек пять-шесть румынских солдат, один погоняет лошадей. Едут на восток. Попов спрашивает: "Куда едете? Кто такие?" Один румынский солдат сует нам записку в руки, Попов взял и читает: "При сем следует столько-то румынских солдат, лошадей и арба. Едут на восток, к Волге, для сдачи в плен". И подпись: лейтенант такой-то. Мы посмеялись. Румыны смотрят, что мы настроены незлобно, и тоже приободрились. Попов вернул им записку и сказал: "Езжайте в том же направлении, в каком едете", – и махнул рукой. И они отправились в путь».
Догоняя кавалеристов, ранним утром 21 ноября генерал Попов с Н. С. Хрущевым приближались к расположенному в балке Плодовитому. На одной из придорожных высот им бросилась в глаза умолкнувшая батарея с искореженными и перевернутыми орудиями. Остановились и, увязая в снегу, подошли к позиции. Не без удивления узнали немецкие противотанковые пушки, возле которых валялись трупы немецких артиллеристов. М. М. Попов внимательно всмотрелся в широкие следы гусениц наших танков, которые пересекали всю позицию и уходили вдаль: «Темневший поблизости подбитый танк свидетельствовал о разыгравшейся в тумане горячей схватке. Но как попала сюда немецкая батарея? Только позже мы установили, что за 10–12 дней до нашего наступления немецкое командование усилило оборону румын своей противотанковой артиллерией, перекрыв отдельными батареями основные направления нашего вероятного наступления. (…)
Заехали в Плодовитое и попали в хорошо известную фронтовикам "пробку". Нам доложили, что дальше следовать нельзя, потому что все село заполнено румынскими войсками.
Творилось что-то непонятное: впереди нас наступают механизированный и кавалерийский корпуса, на одной линии с нами находятся стрелковые дивизии и вдруг – скопление румынских войск.
Мы сошли с машин и, сопровождаемые небольшой группой автоматчиков, двинулись вдоль хат и заборов к центру села. Вскоре нашим глазам открылось неожиданное зрелище: широкая улица была битком набита румынскими солдатами в характерных высоких бараньих шапках. Все они были без оружия, о чем-то говорили, кричали и курили. Мы переглянулись между собой. Надо было что-то предпринять. Взобравшись на сугроб, я громко объявил:
– Прошу всех, кто говорит по-русски, подойти ко мне!
Приблизился молодой, заросший румын и приложил руку к папахе. Оказалось, что он долго жил в Кишиневе и достаточно свободно владеет русским языком.
– Становитесь рядом и скажите, чтобы слышали все румыны, что русский генерал просит господ румынских офицеров подойти к нему.
Переводчик что-то громко объявил на своем языке, однако из толпы никто не вышел.
– Вы, вероятно, неточно перевели мои слова, – вновь обратился я к переводчику. – Повторите еще раз, только как можно вежливее.
После повторного обращения к сугробу стали осторожно проталкиваться отдельные лица, по облику похожие на офицеров, но без погон. Вскоре их собралось десятка полтора. Спустившись вниз, я жестом пригласил офицеров расположиться полукольцом, достал коробку "Казбека" и предложил им закурить. Недоверчиво поглядывая, они потянулись к папиросам, и коробка мгновенно опустела. Закурив, офицеры о чем-то оживленно заговорили между собой. Их группа между тем понемногу разрасталась. Но папирос, к сожалению, у меня уже не было.
– Кто из вас старший по должности и званию? – спросил я. Началось шушуканье: никому из румын не хотелось быть старшим в этом тревожном и неясном для них положении.
Пока офицеры решали этот вопрос между собой, я заметил в общей толпе высокого, подтянутого и гладко выбритого румына в сравнительно чистой белой папахе и пригласил выйти вперед.
– Кто вы по должности? – спросил я его через переводчика.
– Командир 36-го артиллерийского полка 18-й пехотной дивизии, полковник Журка, – доложил он.
– Что это за войска, почему и для чего собрались они в этой станице?
– Вчера вы прорвали нашу оборону. Связь со штабом дивизии прекратилась во второй половине дня. До вечера мы еще удерживали некоторые участки фронта, но затем в наши тылы пошли советские танковые колонны. Связаться с командиром дивизии и командирами полков я не мог. Все бежали. С наступлением темноты стало ясно, что произошла катастрофа и сопротивляться далее бессмысленно. Тогда я принял решение спасать все, что осталось от нашей дивизии, и отдал распоряжение: русским сопротивления не оказывать и следовать в Плодовитое, где мы утром организованно сдадимся в плен. Как видите, многие это распоряжение выполнили.
