Буйка красивая: крупная и лохматая.
Она отказывает, не хочет замуж,
любит хозяйствовать одна-сама,
любит одна-сама бытовать,
любит одна-сама домолюбить.
Старшие деды, как нравы оскалились,
давно на неё заточились,
думают выдать насильно,
уплотнить или выселить.
А может, и найти, к чему придраться,
и отправить Буйку в Пустой дом.
Но всё не доходят лапы
да больно хлопотно:
Буйка – вредная, здоровая, громкая,
хозяйство её бедное,
но хозяйничает тщательно.
Бытует сердцем,
хоть и неродная.
А теперь и вовсе карантин,
и многие старшие родные,
и нестаршие,
и неродные
устали от людей.
И уехали из Москвы.
А Буйка осталась.
2.
Если бы мой дом помещался в лапы, то я бы затискала его до полужизни. Мой дом большой, в нём – целых 38 квадратных метров: две комнаты, кухня, ванная, туалет, лоджия и хорошенькая кладовка. Семь раз в день я прохожусь по нему дозором, оглядываю и обнюхиваю каждый угол. Мышей съедаю, пауков сгоняю, пыль хвостом вытираю (но только там, куда нипочём не долезть хозяйке). Обнимаю стулья и табуретки, целую стены, двери и дверцы, иногда отдельные вещи.
Тштштштштшттштшт – это закипает электрический чайник. Ещё я слушаю – постукивание по клавиатуре, пиканье сообщений, жужжание электрической кофемолки, заокные крики и машинные рыки, журчание унитаза, бормотание застенного радио, подвывание и постукивание стиральной машины и, конечно, жиличкины движения. Если застыть на месте и дышать потише, то можно услышать этот звук домашней тишины, собранный из текущего в проводах электричества и общего гула всех людей на свете.
Хвост, чтобы не мешался, ношу в кармане шушуна. Достаю, чтобы смахнуть пыль с книжных страниц, снять паутину с углов или погнать паука. Чтобы не споткнуться в длинной юбке, когда надо лазить, затыкаю её в борты сапожных тапок. Получаются широкие штаны. Волосы собираю в косы, иногда в три, иногда в пять, иногда в десять. Количество кос зависит от грусти. Чем мне грустнее – тем больше кос. Волосы достают мне до конца спины и состоят из толпы разноцветных прядей: рыжих, седых, чёрных, пепельных, соломенных и коричневатых. Иногда проступают красные, зелёные и синие. На всём моём теле шерсть пепельного цвета. На морде серый пух. Волосы расчёсываю раз в четыре дня, шерсть на теле – всегда после помывки, то есть еженедельно. Чистотень – моя обязательность. Другие моются раз в полгода. Это не годится. В доме начинает пахнуть – это безобразно. Жильцы принимаются поднимать полы, выбрасывать нужные вещи, лить одеколон по углам, ещё они бродят, двигают носами и думают о переезде. А всё потому, что кто-то давно не мылся и воняет, почти как проклятый кот. Я пахну, по-чти как помытый человек, потому что одалживаю у жилички шампунь и гель для душа с экстрактом пиона или ванили. У меня кривоватые нижние лапы, и я немного переваливаюсь при ходьбе, но это ничего, зато я красиво танцую.
Я Буйка великолепная!
Разноцветная,
сильная и ловкая,
ушастая и хвостатая,
буйная и храбрая,
красивая и вообще.
Дом со мной
как за крепостной стеной.
Мои крепкие когти
никогда не выпустят
обязанностей и долга.
Домовою,
домомою,
домопою,
домохраню,
домолюблю!
3.
Я и её видеть не видывала,
слыхом не слыхивала,
нюхом не нюхала,
не знала, не жалела.
Она уходила в девять,
приходила в девять,
иногда позже.
Тушила овощи или бескостную курицу,
разваривала рис или гречку
или недоваривала макароны.
Жевала их сыроватые с сыром,
запивала винной кислятиной.
Заливала чай пакетный, травяной или чабречный,
жевала с ним с-семечками-печенье или бээ-горький шоколад
(я привыкала долго к её так-себе-еде),
потом смотрела в компьютер или телефон
наладонный.
Засыпала, во сне посапывала,
сны видела – не особо сказки.
По выходным читала, смотрела компьютер
или телефон наладонный.
Не водила никого – это славно,
а то я б засы́пала гостевые глаза пылью.
А чего её жалеть?
Она мне чужая жиличка,
живёт, и живёт, и живёт
в моём доме.
Заплетена уже двенадцатая коса!
Ревность моя поначалу
скалилась.
Я грустно выла:
мой возлююююбленный дом,
жили мы вдвоееееееём
(это для песни,
а по правде – до девицы жила
с двумя детьми семья,
до этого – два вахтовых,
прежде ещё – женщина и ребёнок,
до неё – учебный парень.
Всех теперь я упомню,
но сильно лениво перечислять.
Как перед последней съехала семья
целый месяц
квартира была моя).
А вот теперь я раздуваю ноздри,
а вот теперь рычу я,
а вот теперь новая жилиииииичка,
пробралась, как в дерево личиииинка,
с человеческим лииииииичиком,
молодая, высокая, большеногая.
Волосы бесцветные, бессильные.
Ходит моими полами,
дышит моими стенами,
вылёживает мой матрас.
Злилась, заплетала тринадцатую, четырнадцатую,
пересаливала еду жиличке,
плевала в питьё жиличке,
скалкой стучала по ночным подоконникам,
в унитаз кидала белые рулоны.
А потом оказалось,
что к дому у неё нет любви,
нет страсти,
нет жалости:
дёргает шторины,
курит в стены
(нет чтобы идти на лоджию),
