Общественные науки послужили главным источником этих знаний — в особенности такие дисциплины, как социология, психология и криминология. К концу века психологи и криминологи все активнее подчеркивали проблему социальной девиантности и необходимость покончить с ней, в случае надобности прибегнув и к насильственному оздоровлению. Советское руководство уделило особое внимание отклонениям от социальной нормы, которые видело у тех, кого оно называло бывшими людьми и кого предписывало удалять из общества, чтобы в социалистическое будущее не проникла зараза из капиталистического прошлого. Таким образом, научное знание смешалось с другим необходимым, хотя и недостаточным условием советского государственного насилия — хилиастическим мышлением советских лидеров. Этот подход был отчасти обусловлен марксизмом с его вниманием к различным стадиям исторического развития, но Сталин разработал свою собственную доктрину о нарастании борьбы с внутренними врагами. Когда коллективизация закончилась и была создана социалистическая экономика, неспособность некоторых членов общества вписаться в новый порядок указывала на то, что в стране продолжается сопротивление. По мнению Сталина, причиной этого сопротивления была отчаянная борьба как внутренних, так и внешних врагов, стремившихся подорвать мощь cоветского государства, которое становилось все более сильным
[1109]. Таким образом, для защиты завоеваний революции было необходимо безжалостно уничтожить врагов. Сталинский своеобразный хилиазм фокусировал особое внимание на обнаружении и устранении противников как на средстве продвижения к коммунизму.
Чтобы осуществить свои идеи, советская власть нуждалась в средствах нейтрализации тех, кого относила к числу врагов. Таким образом, технологии отсекающего насилия были еще одним необходимым условием осуществления как массовых, так и национальных операций. Картотеки, паспортный режим, аппарат тайной полиции и концлагеря предоставили средство идентификации и устранения тех, кто считался социально вредным или политически нелояльным. Технологии социального отсечения были изобретены не большевиками, а европейскими чиновниками, сначала в колониальном контексте, затем в годы Первой мировой войны. Советская система, родившаяся на стыке Первой мировой и Гражданской войн, приняла на вооружение методы тотальной войны, и они сделались неотъемлемой частью советского строя.
Таким образом, новейшие достижения общественных наук, рассуждения о девиантности, соединившиеся с хилиазмом советского руководства, а также военные технологии социального отсечения — все это было необходимыми, хотя и недостаточными условиями советского государственного насилия конца 1930-х годов. Партийные лидеры прибегли к этому насилию в атмосфере чрезвычайной внешней угрозы и крупнейшего социального потрясения, вызванного их собственными бурными усилиями по коллективизации сельского хозяйства и индустриализации страны. С их точки зрения, выживание социализма и продвижение к коммунизму были невозможны без уничтожения оппозиции. Хотя конечная цель — социальная гармония — оставалась расплывчатой и неясной, усилия по классификации и нейтрализации «антисоветских элементов» становились все более конкретными. И когда опасность, нависшая над cоветским государством, казалось, стала расти с каждой минутой, партийные лидеры самым решительным образом усилили накал борьбы за искоренение всех тех, кто, по их мнению, мог в случае войны стать пятой колонной.
Заключение
В сравнительно-исторических исследованиях Советский Союз часто не принимают во внимание. Ученые склонны рассматривать СССР и его социально-экономический порядок как аномалию, а значит, как нечто в принципе несравнимое с другими странами. Однако мой анализ социальной политики в СССР показывает всю важность включения Советского Союза в рамки подобных исследований: оно дает возможность выявить определенные черты государственного вмешательства и управления населением в межвоенный период. В частности, советский опыт служит иллюстрацией связи между социальной помощью и войной, а также наглядно демонстрирует тот факт, что программы социальной помощи в этот период имели целью прежде всего сбережение людских ресурсов и выполнение ряда взаимных обязательств между государством и его гражданами. Советская система здравоохранения — это пример того, как подъем социальной медицины привел к государственным инициативам в сфере общественного здоровья и как авторитарное государство, стремясь поддержать телесное здоровье своего населения, решило поставить во главу угла фактор среды. Советская репродуктивная политика свидетельствует о том, что даже правительство, столь глубоко преданное идее обновления общества, как советское, могло, исходя из научных и идеологических причин, отбросить евгенику и создать эссенциалистский гендерный порядок, который вместе с тем прославлял роль женщины в качестве работницы. Широкое использование советским правительством политического надзора и пропаганды показывает, что в эпоху массовой политики даже авторитарные правители чувствовали необходимость следить за тем, что думают люди, и влиять на их образ мыслей. Наконец, в сфере государственного насилия случай СССР позволяет увидеть устрашающий потенциал технологий уничтожения отдельных социальных групп, особенно в руках революционной диктатуры, намеревающейся осуществить преобразование общества и защитить безопасность государства.
Кроме того, помещение истории СССР в международный контекст помогает взглянуть на советскую систему по-новому — отказавшись от прежних объяснений, которые относили все аспекты советского вмешательства в жизнь общества на счет идеологии социализма. Задавая партийным деятелям набор социальных категорий и определенную историческую телеологию, марксизм-ленинизм тем не менее не содержал подробного плана действий. Он устанавливал историческую шкалу, вдоль которой человечеству предстояло двигаться, но не диктовал программу или расписание движения. Я не согласен с теми, кто видит в идеологии социализма единую конкретную программу, которая, будучи воплощена на деле, неизбежно ведет к сталинизму
[1110]. Подобное овеществленное представление об идеологии социализма часто соединяется с определением ее как доктрины, «абсолютно расходящейся с реальностью», этакой искусственной попытки преобразовать человеческое общество
[1111]. Помещая социальную политику советского режима в международный контекст, я стремлюсь показать, что как идея трансформации общества, так и технологии, позволявшие подобную трансформацию осуществлять, возникли раньше советской системы и присутствовали в самых разных идеологиях и режимах XX столетия.
