К этим идеям обратились и российские интеллигенты XIX века, стремившиеся одолеть деспотическое царское самодержавие. В своем романе «Что делать?» Николай Чернышевский описал круг новых людей, рациональных, бескорыстных и морально чистых. Рахметов, образец нового человека у Чернышевского, готовится к революции, каждый день делая гимнастику, занимаясь тяжелым физическим трудом и придерживаясь трезвости и полного целомудрия
[811]. Ленин был глубоко впечатлен произведением Чернышевского и взял этот роман за образец того, какой жизнью должны жить революционеры. Вместе с тем Ленин и другие марксисты дистанцировались от «утопического» социализма Чернышевского, сделав выбор в пользу «научного» марксизма. Они исходили из того, что новый человек возникнет не в среде интеллигенции, а в рядах пролетариата, и лишь после того, как пролетарская революция низвергнет капиталистические порядки
[812].
Хотя идеал нового человека был особенно популярен среди российских радикалов, он отражал более обширные интеллектуальные течения, имевшие распространение как в России, так и за границей. В начале XX века российских марксистов, футуристов, символистов, неославянофилов и православных философов, несмотря на крайние идеологические различия между ними, объединяло то, что никто из них не был удовлетворен отношениями в обществе. Все они стремились переделать и само общество, и психофизические черты людей, составляющих его. Одни обвиняли во всех бедах буржуазный индивидуализм, призывая к коллективизму; другие утверждали, что человеческая жизнь пришла в упадок из-за науки и нуждается в духовном обновлении. Но все считали необходимым революционное преобразование человеческих отношений. Русские ученые предлагали менее радикальные решения, однако и их глубоко тревожили социальные противостояния и общая неупорядоченность новой эпохи. После бурной революции 1905 года они окончательно уверились в том, что необходимы не только политические реформы, но и обновление самого общества и людей, из которых оно состоит
[813].
В других странах в начале XX века общественные мыслители тоже рассматривали вопрос о переделывании человека в соответствии с требованиями современной промышленной цивилизации. К примеру, сторонники солидаризма во Франции выступали за научное использование социальных сил и отказ от эксплуатации, предлагая таким образом вернуть общество в его природное состояние гармонии
[814]. Американские интеллектуалы 1920-х годов тоже отклонились от индивидуализма к коллективизму. Джон Дьюи заявлял, что жесткий индивидуализм американских пионеров уже не актуален в «коллективную эпоху», и призывал к соединению интегрированных в социальные сети индивидуальностей
[815]. Один из последователей Дьюи, Джордж Каунтс, посетив Советский Союз, сообщил, что там идет работа над созданием новой человеческой психологии, подходящей для промышленного мира, и рекомендовал советский подход, «направляющий течение социальной эволюции при помощи контроля за образовательными учреждениями»
[816]. Даже Герберт Гувер призывал к «лучшему, более светлому, более широкому» индивидуализму, который «способствует ответственности и служению нашим ближним». Гувер объяснял, что появление крупных экономических предприятий сделало обособленных индивидов бесполезными в современном обществе, и отмечал, что индивид может достичь своих целей, лишь участвуя в коллективном труде ассоциаций и организаций
[817].
После Октябрьской революции партийные лидеры сделали коллективизм главнейшей ценностью советского порядка. Хотя их упор на коллективизм не был уникальным, партийные деятели построили особую разновидность современной промышленной цивилизации, основанную на некапиталистической, государственной экономике. Они считали, что коллективизация и первая пятилетка проложили дорогу к истинно социалистическому обществу и к новому человеку, который будет в нем жить. Таким образом, в точном соответствии с прежними грезами российских марксистов создание нового человека оказалось тесно связано с индустриализацией и государственной экономикой. Россия превращалась из отсталой крестьянской страны в передовую промышленную державу, и люди тоже преображались. Один советский психолог писал в 1931 году, что главнейшей целью стало создание нового человека
[818].
Коллективизация воплощала желание коммунистов установить новый образ жизни и в сельской местности. Принуждая крестьян вступать в колхозы, советская власть меняла отношение этих людей к средствам производства. В теории это должно было повлечь за собой и изменение их образа мыслей: теперь, перестав быть владельцами небольших наделов, крестьяне могли перерасти свои мелкобуржуазные привычки и усвоить социалистический образ жизни. По мнению Семашко, вступая в колхозы, они переходили к коллективной жизни, которая видоизменяла их индивидуалистический образ мыслей
[819]. Другой советский чиновник приветствовал перевоспитание колхозных крестьян, миллионы которых учились ставить интересы общества выше своих личных
[820]. Сам Сталин описывал коллективизацию как средство перевоспитать крестьян «на базе коллективного труда» и помочь их продвижению на пути к коммунизму
[821].
