Впрочем, у нового советского человека были свои отличительные черты. Необходимым условием его/ее формирования была полностью государственная экономика, построенная вокруг тяжелой промышленности, без частной собственности или свободного рынка. Советский коллективизм представлял собой не модифицированную версию либерализма, а решительный отказ от мелкобуржуазного индивидуализма — в Советском Союзе индивид мог раскрыть свой человеческий потенциал, только став частью коллектива. Идеал нового советского человека относился к женщинам не в меньшей степени, чем к мужчинам, и советское правительство выступало (по крайней мере в теории) за абсолютное равенство женщин с мужчинами в экономической и общественной жизни. Кроме того, в отличие от нового нацистского человека — мужчины-солдата, чьей главной целью была защита Германии от «вырождающейся» Европы, — новый советский человек должен был стать универсальным идеалом всего человечества
[863].
Универсальность этой модели подтверждалась советской национальной политикой. Партийные деятели считали нового советского человека образцом для всех граждан, в том числе и для представителей национальных меньшинств, и, в отличие от правителей европейских колоний, стремились не увековечить разницу между управителями и управляемыми, а сделать население однородным
[864]. Адиб Халид подчеркивает, что хотя советская власть (подобно турецким кемалистам) заимствовала у европейских ориенталистов элементы этнической классификации различных народов, она делала это не с целью закрепить их неравенство, а чтобы добиться от всех народов политического участия и поддержки революционных перемен
[865]. Адриенн Эдгар тоже отмечает, что советские действия по эмансипации женщин Средней Азии имели мало общего с французской или британской колониальной политикой, но во многом напоминали действия стран, стремившихся к модернизации, — межвоенной Турции, Ирана и Афганистана, где власти также добивались эмансипации женщин, стремясь к созданию современного, однородного общества
[866]. Советскую национальную политику характеризовал «государственный эволюционизм» — подход, опиравшийся как на марксистскую концепцию исторических стадий, так и на европейские антропологические теории культурной эволюции, предполагавшие, что все этнические группы стремятся к общей конечной точке. Советские чиновники считали, что «отсталость» некоторых национальных меньшинств проистекает от социально-экономических условий, в которых те находятся, а не от расовой или биологической неполноценности, и верили, что могут подтолкнуть эти народы вперед на общем пути исторического развития, который приведет к социализму, а в конечном счете — к коммунизму
[867].
В целом стремление советской власти узнать, о чем думает население, и повлиять на его образ мыслей отражало как международные тенденции, так и чисто советские особенности. В ходе Первой мировой войны правительства всех воюющих стран стремились узнать образ мыслей, мнения и «политические настроения» людей и на все это повлиять. Массовая политика и массовая война требовали мобилизации населения и сознательного, активного участия народа в политике. Как утверждал Джошуа Сэнборн, царское правительство обнаружило опасность сочетания массовой политики с правлением меньшинства после того, как приступило к массовой мобилизации в Первой мировой войне. Оно было свергнуто, а вслед за ним — и Временное правительство. Коммунисты решили проблему массовой политики и ее центробежных сил, установив, при помощи политической пропаганды и цензуры, монополию на ресурсы для мобилизации
[868]. Иными словами, они успешно сочетали правление меньшинства и массовую мобилизацию, эффективно использовав методы военного времени и сделав их постоянными.
В самом широком смысле первопричиной советского надзора и пропаганды было изменение самой природы политики в эпоху, с одной стороны, верховенства народа, а с другой — массовой войны. В деспотических режимах старого порядка от населения ожидали только верности монарху. В современных же политических системах, даже недемократических, граждане должны были играть важную роль в политике, а для этого иметь представление о национальных интересах страны и о своей роли в достижении их. В современную эпоху политическая власть стала скорее внутренней, чем внешней, и стремилась не столько подчинить людей, сколько добиться их участия в политике
[869]. Теперь государственным деятелям необходимо было знать, о чем думает народ, и иметь возможность повлиять на его мысли. Первая мировая война сделала эти задачи неотложными и породила новые методы слежки и политического образования. Эти методы оказались востребованы в советском государстве и стали неотъемлемой частью устройства СССР, поскольку советская власть, несмотря на свой авторитарный характер, стремилась воспитать революционных граждан, которые построят новое социалистическое общество.
Отнюдь не было случайностью то, что именно на этом этапе тотальной войны к власти в России пришло правительство, которое основывалось на четко выраженной идеологии. Мобилизационные требования массовой войны повлекли растущую идеологизацию, особенно широко распространившуюся к началу Второй мировой войны
[870]. Впрочем, на завершающем этапе Первой мировой войны пропаганда в Англии и во Франции уже включала в себя вильсоновскую риторику, провозглашавшую новый, демократический мировой порядок. Кроме того, в годы войны возник новый тип политического деятеля — демократический военный лидер. Примерами таких лидеров могут служить Клемансо, Ллойд Джордж и Вильсон, которые обращались напрямую к населению, опираясь на свою харизму и ораторское искусство. Впоследствии этот стиль будет отточен Черчиллем и Рузвельтом
[871]. Призыв к массам с опорой на интеллектуально и эмоционально привлекательную идеологию характеризовал мобилизационную политику не только cоветской власти, но и всех государств межвоенной Европы. Несмотря на очень разные послания — демократия и национальное самоопределение (либерализм), защита расы (фашизм), пролетарская революция (социализм), — все политические деятели опирались на идеологию и новые средства массовой информации, чтобы добиться народной поддержки.
