Масштабные депортации, проводимые царским правительством в годы Первой мировой войны, снизили порог чувствительности к дальнейшему использованию этого вида отсекающего насилия. Подобные действия не только получили оправдание в качестве мер безопасности, но и стали частью опыта как жертв, так и организаторов депортаций. Тот факт, что высылка и интернирование были признаны в качестве метода государственной политики и средства социальной профилактики, имел серьезные последствия. Отныне военные и политические деятели могли спокойно прибегать к таким методам во имя охраны национальной безопасности или ввиду определенной идеологической повестки дня. Кроме того, высылка этнических меньшинств укрепила (хотя и безосновательно) представление военных статистиков о том, что население можно классифицировать по этническому признаку, чтобы определить степень его политической лояльности и общественной ценности. Некоторые российские деятели беспокоились о том, какое воздействие перемещенные лица окажут на внутренние провинции, куда они были высланы. В 1915 году начальник штаба Северо-Западного фронта М. Д. Бонч-Бруевич, впоследствии один из руководителей Красной армии, предупреждал, что враждебные элементы разлагают чисто русские губернии, и предлагал регистрировать депортированных лиц, чтобы к концу войны полностью избавиться от всех враждебных элементов
[929].
До своей крайности отсекающее насилие Первой мировой войны дошло в Османской империи. Накануне войны османское правительство в целях обеспечения безопасности выслало из прибрежных районов 200 тысяч своих подданных — греков. Затем, весной 1915 года, оно начало депортацию турецкоподданных армян из Восточной Анатолии, ставшую первым этапом армянского геноцида
[930]. Еще до войны комитет «Единение и прогресс» («Иттихад ве теракки»), взявший под контроль османское правительство, поднял вопрос о депортациях по этническому признаку. С 1909 года радикальное крыло этой политической организации обсуждало «окончательное решение армянского вопроса», подразумевавшее депортацию армян и достижение этнической однородности. В феврале 1914 года комитет провел секретные встречи, на которых была спланирована ликвидация «центров нетурецкого населения». В мае 1915 года, после того как русские отбили турецкое наступление первых месяцев войны, османское правительство издало временный закон, предоставлявший военачальникам право «в случае военной необходимости или подозрений в шпионаже или измене удалять жителей в индивидуальном либо массовом порядке из деревень и городов, с последующим поселением их в других областях». Опираясь на этот закон, турецкие офицеры начали высылку армян в концентрационные лагеря, учрежденные в сирийской пустыне. По дороге армян истребляли как армейские подразделения, так и курдские банды, а из тех, кто все же прибыл к месту назначения, значительная доля умерла в концлагерях
[931].
Сами по себе депортации не были для Османской империи чем-то новым. Она практиковала их с XVI века. Но все предыдущие депортации имели целью более эффективное порабощение какой-то группы населения, а не ее уничтожение. Депортация армян в годы Первой мировой войны была масштабной военно-бюрократической операцией, задуманной как часть стратегии тотальной войны. Турецкие руководители опирались на этику полного истребления, которую почерпнули из прусской военной доктрины, и считали депортацию средством более эффективного истребления армян
[932].
Принято полагать, что геноцид и насилие в целях массового уничтожения являются производными от идеологии, в особенности от таких утопических идеологий, как нацизм или советский коммунизм, претендующих на то, чтобы делать историю. Но, как указывает Изабель Халл, целые народы были уничтожены без каких-либо великих идеологических планов. Геноцид может быть «побочным продуктом обычных методов и организационной динамики военного времени, генерирующих „окончательные решения“ всех предполагаемых проблем». Исследовательница делает вывод, что «цели, „окончательные решения“, в реальности были обусловлены ожиданиями и привычками, проистекавшими от самих средств — от насилия — и от мер, принятых для осуществления насилия или контроля над насилием»
[933]. Как я покажу ниже, использованию методов государственного насилия, конечно, могут придаваться идеологические цели. Однако не следует считать, что государственное насилие обусловлено идеологией. Гораздо вернее будет заключить, что методы государственного насилия сформировались до Первой мировой войны и в ходе ее, а затем были идеологизированы и приспособлены к целям преображения общества.
Гражданская война в России и 1920-е годы
Если в годы Первой мировой войны граница между солдатами и мирным населением оказалась размыта, то Гражданская война привела к окончательному слиянию военного и штатского. Во многих случаях разница между комбатантами и штатскими исчезла полностью, поскольку и красные, и белые военачальники применяли насилие против всех, кого они считали врагами. Действительно, даже линии фронта часто оставались нечеткими. На долю большевиков выпала не только вооруженная борьба с белыми, но и огромная задача — подавить крестьянские восстания и мятежи анархистов по всей стране. В этом контексте политические и военные деятели прибегли к социальной классификации и технологиям отсекающего насилия, используя их с большей интенсивностью, чем когда-либо.
Государственное насилие в годы Гражданской войны было выстроено по шаблону политики, применявшейся к населению в Первую мировую, — с ее использованием социологической статистики, этнической классификации, депортаций, интернирования в лагеря. Хронологически одна война перетекла в другую: с 1914 по 1921 год российское общество непрерывно воевало. Поэтому опыт Первой мировой и методы, применявшиеся в ней, влияли на действия обеих сторон Гражданской войны. В частности, из царского офицерского корпуса происходило большинство как красных, так и белых военачальников. Тухачевский — лишь наиболее яркий пример красноармейского командира, прошедшего обучение в Академии Генштаба и служившего в Русской императорской армии. Из царских офицеров, сражавшихся в Первой мировой войне, 70 % участвовали и в Гражданской: 40 % — на стороне белых и 30 % — на стороне красных
[934].
