Портьеры, прикрывающие окно, надулись от сквозняка пузырем. За облепленным снегом стеклом не было видно ни зги.
…в Ландоне сейчас тоже снег, но в Уайтчепеле он не задерживается, превращаясь в грязную кашу и стекая в канавы. В метель Арчер никогда не выгонял нас на улицу, наоборот, кухарка заваривала два ведра жидкого чаю, который мы черпали жестяными кружками. Чай был сладким.
Кажется, я скучаю по Арчеру. Точнее, по эфемерной, но все же определенности, которую дает жизнь воришки. А сейчас я совсем не уверена в том, что доживу до весны.
Жить хочется. Очень.
Как же хочется жить, Триединый…
На трюмо, отбивая восемь, захрипели часы. Их старческий кашель вернул меня в темную спальню с дрожащим пламенем свеч и красноватой окалиной на жаровнях. Я с усилием разжала руку, отпуская порченую молью портьеру, и, изогнувшись, начала расстегивать платье. Стянула его через голову, аккуратно повесила на спинку кресла, клацнув зубами от холода, умылась — на трюмо стояла чаша с чуть теплой водой. Какая-то добрая душа оставила на разобранной кровати грелку, ночную рубашку и старомодный чепец с порыжелыми от времени кружевами. Мысленно благословив ее, я переоделась и залезла под одеяло — слава Триединому, сухое, пусть и пахнущее пылью. Укрывшись с головой, я оставила щелку для воздуха, подтянула колени к груди, создавая маленький островок тепла, и крепко зажмурилась.
Нельзя плакать.
Дядя Чарли говорил, что у каждого из нас есть конечный запас прочности, и эти два дня — как те — подвели меня опасно близко к его пределу. Я совсем не помню, как уснула — просто закрыла глаза и провалилась в черноту. Не было ни снов, ни красок, я даже не шевельнулась ни разу и если бы не удары, от которых затряслась дверь, пролежала бы еще не один час.
— Этансель! Этансель!
— Да, — сипло ответила я, сев на кровати.
— С вами все в порядке? — спросил Райдер.
— Да. — Я закашляла, прочищая горло.
— Вы не больны?
— Нет, мистер Райдер, все хорошо.
— Тогда почему не отвечаете?
— Я спала. Извините, я не хотела заставлять вас волноваться. — Заученные слова и фразы пустой вежливости легко слетали с губ. Оказывается, я еще помню, как это делается.
— Выходите ужинать, — уже спокойнее сказал… кто? Хозяин дома? Или просто новый хозяин?
— Я не голодна.
— Этансель, не дурите, — голос Райдера снова стал недовольным. — Вторые сутки без еды — вы решили уморить себя голодом?
О. Двое суток? Я глупо хихикнула, прикрыв рот ладонью. От двухдневного поста еще никто не умирал. В ушах звенит, и голова немного кружится, но это не страшно.
— Этансель, если вы не выйдете, я сломаю дверь и запихну чертов ужин вам в рот. Вам все ясно? — сухо спросил Райдер, и сонливость моментально исчезла. Нельзя злить тех, кто сильнее.
— Да, мистер Райдер.
— Я жду.
Я торопливо, на ощупь, натянула оставленные в изножье кровати чулки, нижнюю юбку, сменила рубашку, расправила платье. Оставила чепец на подушке. Побрызгала на лицо водой, кое-как пригладила волосы и налегла на дверь, отодвигая засов.
Райдер стоял всего в двух шагах, прислонившись к стене. У его ног горел подсвечник.
— Добрый вечер…
— Добрый, — кивнул мужчина и, подняв светильник, зашагал впереди.
Ужин накрыли внизу, в — наверное — гостиной, перед камином, от которого шло замечательное тепло.
— Садитесь к огню, — отодвинул для меня стул Райдер. — Вы дрожите.
— Спасибо.
Опустив глаза и стараясь не коснуться затянутой в светлую замшевую перчатку руки на изогнутой спинке, я опустилась на сиденье и тихо выдохнула, когда Райдер отошел. Мужчина сел напротив, внимательно глядя на меня сквозь прорези маски. Черная рубашка, черные брюки, черный бархат на лице — он был похож на демона, о которых я, тайком, читала в папиных книгах. Или на пирата, из тетушкиных.
— Сколько вам лет, Этансель?
— Семнадцать, сэр, — спрятала я ладони в складках платья.
— А на самом деле?
— Семнадцать.
— Выглядите моложе, — проворчал Райдер и налил в стоящий перед моей тарелкой бокал воду. Себе вино. — Ешьте, — указал он на отбивные и зеленые стручки фасоли.
Мясо было потрясающим. Сочное, горячее, чуточку переперченное, но от того не менее вкусное, оно таяло во рту. Панировка похрустывала, фасоль наполняла рот ароматным соком, а мягкого хлеба была целая корзинка — я с трудом заставила себя остановиться на четвертом ломте.
Заметила, что Райдер наблюдает за мной, и положила приборы, чувствуя, как краснею. Леди не едят много…
— Десерт? — нейтрально спросил мужчина. Сам он за это время съел только половину отбивной.
— Нет, спасибо…
Райдер негромко звякнул столовым серебром о край тарелки, отпил вина.
— Давайте договоримся, Этансель, — заговорил он, поглаживая ножку бокала. — Обед в два. Ужин в восемь. В это время вы сидите здесь, вот на этом стуле. В остальное — занимайтесь чем хотите. На втором этаже есть библиотека — вы ведь умеете читать? Запертые шкафы не трогать, книги по дому не разбрасывать. Гулять рекомендую в саду, холмы опасны, а погода коварна. Завтрак в девять, присутствие на нем желательно, но необязательно.
Я кивнула.
— Можете идти.
— Спасибо за ужин, мистер Райдер, — пробормотала я, вылезая из-за стола. Сделала книксен.
— Это необязательно, — снова принялся за еду мужчина. — Этансель! — окликнул он меня, едва я повернулась к лестнице. — Возьмите свечи. Ступени не в лучшем состоянии, я не хочу, чтобы вы упали.
Ворот его рубашки был расстегнут, и когда Райдер откинулся в кресле, в треугольном вырезе заблестела чешуя.
Странно. Непонятно, страшно.
Рыдает воском свеча, трещит, трепещет на сквозняке. Шторы раздуваются так, словно за ними кто-то стоит, и в зеркале с испорченной сыростью амальгамой мелькают тени.
Жутко.
Не выдержав, я вскочила с матраса и отдернула портьеры, впустив в комнату лунный свет и ледяной ветер. Пятясь, вернулась в кровать. Так лучше. Так видно, что у окна никого нет, а за стеклом — застывшие волны холмов в искрящейся снежной пене и сине-черное небо.
Внизу зазвенела посуда, засмеялся Райдер.
…не тронул. И взгляда этого — противного, липкого — не было. И все равно страшно: не от душевной же доброты он оставил меня в своем доме!
Но спросить, что он собирается делать — еще страшнее.
Шорохи, скрипы, и тихие стоны ветра. Я убеждаю себя, что это ветер. Приоткрытая дверца шкафа — я уже знаю, что его невозможно плотно закрыть. Старые часы — секундная стрелка на них то замирает, то вдруг раскручивается, догоняя время.
