— Леди Элизабет невероятная, Тин! Ей было всего двадцать пять, когда она села на Трон! В пятьдесят уничтожила Испанскую Армаду, в восемьдесят остановила Пожар!.. Когда я Ее впервые увидела… — Мэри покачала головой и засмеялась: — Словами не передать, это нужно почувствовать. Меня будто накрыло волной…
…горячей, тяжелой. И ты сидишь, не смея вдохнуть, не смея взглянуть, алея щеками, и весь твой мир балансирует на острие кинжала: заговорит с тобой — останешься жив, равнодушно пройдет…
Как знакомо мне это было. И как странно было слышать от Мэри о ее повелительнице; замечать дрожащие ресницы, мнущиеся в пальцах кружева, сохнущие губы — так рассказывают о мужчине, но не Той, что правит Альбионом…
— А как поживает граф МакЛорак? Твой муж?
Мэри поморщилась, словно в ее башмак попал острый камушек:
— Насколько я знаю, превосходно.
— Вы в ссоре? — осторожно спросила я.
— Нет, — натянуто улыбнулась Гончая и взяла меня под руку, помогая обойти замерзшую лужу. — Джеймс живет в Хайленде, я в Ландоне, мы видимся по праздникам и превосходно ладим. …Брак был заключен, чтобы я могла пройти обучение и остаться при дворе.
— О… И граф согласился на это?
— Королеве не отказывают. Вдобавок без Ее посредничества о женитьбе на мне Джеймсу оставалось бы только мечтать.
— Почему? Он недостаточно богат?
— Кто, МакЛорак? — расхохоталась Мэри. Ее смех — чистый, громкий — просыпанным серебром зазвенел по клуатру, и даже призраки замерли, обернувшись на женщину, которой з д е с ь весело. — Джеймс богат как Крез, — сняла проступившие слезинки Мэри, — но ему сорок семь, и он дважды хоронил своих жен. Леди Элизабет сказала, он посватался бы через год, но papa был бы категорически против.
— То есть лорд МакЛинн подчинился приказу, — понимающе кивнула я.
— Да. А теперь требует внуков, — скривилась Мэри. — Хорошо, у Джеймса уже есть наследники. …Знаешь, Тин, я хотела бы жить как леди Элизабет: самой решать, чем заниматься, хочу ли я замуж, нужны ли мне дети… Я тебя шокирую? — покосилась она на меня.
— Немного, — признала я. Тяготиться семьей? Родными, которые желают лишь лучшего?.. — А что говорит об этом Королева?
— Что мир пока не готов к таким женщинам, — невесело улыбнулась подруга, — но Она позаботится о моем будущем, — добавила Мэри-Агнесс, и ее глаза загорелись зеленым.
Я хорошо знала этот упрямый блеск и гордо вздернутый подбородок; уже в детстве, что-то решив, Мэри была готова идти до конца — на что же она способна сейчас, ради мечты и своей Королевы? Солгать, украсть, убить человека? Пусть Александр и не совсем человек…
Райдера Мэри-Агнесс ненавидела так, что, если бы могла, удавила — и до памятного признания о браке и муже я не могла понять почему. Алекс ведь обидел меня, не ее! — а я совсем не просила о мести. Даже защищала, вцепившись в подлокотники старого кресла и стараясь не смотреть, что митенки на костяшках Мэри пробивают черные, блестящие от яда шипы:
— Что еще оставалось Александру, когда его заперли в Уэльсе? Одного, умирающего, брошенного друзьями и Королевой?!.. Что сделал бы любой другой на его месте? Что т ы бы сделала, Мэри?
— Сдохла! — вспылила Гончая, и тонкий фарфоровый чайник между нами раскололся пополам. Белые осколки — как четвертованный преступник, дымящая заварка…
От жутких картин затошнило; я сглотнула, отвернувшись в сторону и слушая, как беснуется Мэри-Агнесс. Вчера я не понимала ее ярости, теперь… Теперь было ясно.
— Хочешь знать, что я бы сделала? — с грохотом встала Мэри. — Смирилась, Тин! Смирилась бы с тем, что сама виновата в проклятии! Это были его и только его решения — идти в джангалу, грабить дворец, грабить Корону!.. Как красть драгоценности — тут он храбрец, — опираясь на стол, желчно усмехнулась Гончая, — а как отвечать за поступки…
— Он верно служил Королеве! В Египте, в Персии, в Хиндостане, здесь, при дворе Финварры! В Уайтчепеле! И джангала не принадлежит Короне! — не выдержала я. — Назвать собственностью Альбиона можно все что угодно, даже Луну, но это не заставит ее вращаться по приказу Совета!
Зрачки Мэри вытянулись и заалели, по заостренному лицу прошла мелкая рябь чешуи.
— Этансель, ты понимаешь, что твои речи пахнут изменой? — ровно спросила она.
— О да, и в сердце Виндзора я плету заговор против Королевы, — истерично засмеялась я. — Она могла просто исцелить Александра, и всего этого бы не было!
— С какой стати? — подняла брови Мэри. — Королева и без того приняла в Свору сопливого мальчишку с замашками пироманта, выкормила, выучила, а он вместо благодарности пятнадцать лет покрывал отца-смутьяна. Уже тогда с Райдером все стало ясно, выпив тебя, он лишь подтвердил, что предатель!
— Выходит, я тоже предательница? — зло спросила я. — Я ведь сама отдала ему дар! Сама устроила выплеск! Почему мне не позволили умереть? Почему я не в Тауэре?
— Потому что тебя помиловала леди Элизабет, — скрестив руки на груди, отчеканила Мэри. — Не хочешь сказать Ей спасибо?
Не хочу.
За что мне быть Ей благодарной? За заточение на кладбище? За то, что из своенравной, но доброй девочки Она взрастила агрессивную Гончую?.. Я ни разу не видела леди Элизабет, но уже презирала Ее: жестокую, циничную, расчетливую, умело манипулирующую чужими надеждами — и только надеялась, что Мэри-Агнесс никогда не разочаруется в любви и своей Королеве. Ведь того, что происходило со мной, я не пожелала бы даже врагу.
Алекс ушел, и место, которое он занимал в моей жизни, стало пустым; пустоты было столько, что я тонула в ней, захлебываясь по ночам слезами и криком. В Ландоне я бы старалась заполнить ее — пусть и болью — но безысходность и шепоты Виндзора медленно сводили с ума. Лежа без сна по ночам, я все чаще чувствовала себя мотыльком-однодневкой. Кто я? Зачем я пришла в этот мир? Чтобы поить Королеву? Ее вассалов? Чтобы сплясать единственный танец и умереть, как сотни других мотыльков, покрывающих рыжим летние заводи Темзы?
Ответом был хищный вороний грай.
И замок, зубцами пронзивший тучи.
Свист ветра.
Источники и призраки тех, кто были les Sources.
Я разучилась молиться. Пыталась, но слова, приносившие прежде покой, царапали горло. Мечты и желания пропадали. Пища теряла вкус, а глаза слезились даже от тусклого солнца. Я пряталась от света в одеяле и прятала бабочку, засохшую на книжной полке — пока Гончая ее не видит, Алекса не найдут. Не-най-дут, — читала я в сплетении узоров на серых крыльях. Читала и, сама понимая, сколь это странно, изо всех сил щипала руки, заставляя рассудок очнуться. Умывалась, меняла одежду, а после безрассудно провоцировала Мэри, оскорбляя Королеву и нарываясь на оплеухи — разбитые губы помогали чувствовать себя живой. Я благодарно улыбалась и, слизывая кровь, возвращалась в кресло. Мэри же, успокоившись, приносила мне одеяло; Гончая не догадывалась, что лучше ссоры, чем когда я сижу, глядя в стену, и шепотом, в ритм старой считалки, рассказываю гобеленам обо всем, что случилось:
