— Недовольными там занимается армия, а мы Старой кровью. В Хиндостане они на порядок сильнее, чем здесь, Договор не признают, уничтожают целые деревни, а джунгли — это невыжигаемая клоака! — Пальцы Александра больно сжали грудь, и я вскрикнула. — Прости, — очнулся маг, целуя красные следы. — Поклонник всего хиндостанского у нас Уилбер, я, признаться, после семи лет службы недолюбливаю эту страну.
В тот вечер джунгли отступили. Они иногда отходят вверх по течению Ганга — лианы, фикусы исчезают буквально за несколько часов, даже деревьев становится меньше. Участок заблокировали, выставили посты — обычная практика. Уход джангалы почти всегда означает появление Старой крови, и когда кусты зашевелились, их буквально изреше… Неважно, — резко замолчал он, взглянув на меня. Улыбнулся. — Ночью с Уилбером связался генерал-лейтенант провинции. Местные крестьяне нашли в джангале что-то. Что-то, где они набили карманы золотом. …Видишь ли, Искра, — пощекотал меня Александр, — быть Королевским Гончим означает почет, уважение и свободу от регулярной службы через пятнадцать лет, вместо обычных пятидесяти. Но не деньги, а меня, как ты помнишь, лишили наследства.
— Вам не платили жалованье?
Александр рассмеялся:
— Жалованье праправнуку Мятежника? Ее Величество бы недурно повеселилась, заикнись я о нем. Думаю, даже не отказала бы, чтоб насолить духу деда — они, мягко говоря, не ладили. За успешные операции награждают, но это не то. Не перебивай, — дернул меня за ухо маг. — До конца контракта нам с Шоном осталось по два года и когда генерал-лейтенант намекнул, что придержит на полдня сообщение дежурного мага о случившемся — в обмен на треть добытого, — мы решили рискнуть.
Отход джунглей не только возможность разбогатеть, но и неплохой способ самоубийства. Джангала заманивает сокровищами древних городов и храмов, пением — как холмы, — а потом спускает нечисть. Мы знали, куда идем, нас предупредили о руниях, пишачи и нагах. Гнездо ракшасов оказалась неприятным сюрпризом. Очень неприятным, — потер красную щеку Александр.
Страшную сказку на ночь я слушала, открыв рот. Шелестела под ногами жесткая трава, разбившая корнями плиты старой дороги. Сыпал лепестками рано зацветший тик, струился между стволами баньяна подсвеченный утренним солнцем туман. Крупные капли росы оседали на диком кардамоне, сползали вниз по бамбуку, бриллиантовыми серьгами махараджи свисали с зубчатых листьев папоротника.
Крепостные стены сплошь затянули лианы. Мост над пересохшим рвом был опущен, ворот подъемного механизма опутал дикий вьюнок; подрагивая, он полз по ржавым цепям и решетке. Крыша дворца горела расплавленным золотом, и нагайны, высеченные на колоннах у входа, с изумрудным прищуром смотрели на пришельцев.
Ни дуновения, ни птичьего свиста — только одуряющий запах лотоса от пруда во внутреннем дворике, хруст мраморной крошки под сапогами, пение невидимой раванатты [варианты названий: ravanahatha, ravanhatta, рабанастр — смычковый муз. инструмент, предок совр. скрипки] и дыхание двух безумцев, сунувших головы в пасть крокодилам.
— Мы не искали сокровищницу — на это не было времени, — а собирали камни и жемчуг со статуй и барельефов.
Александр сделал подушки повыше, сел.
— Смотри.
Маг сжал руку в кулак, жестом фокусника открыл ладонь и показал мне крупный желтый топаз. Камень едва заметно светился, мелкие искорки всплывали к его поверхности, разбегались по строгой квадратной огранке, а в глубине вращалась целая вселенная, какой ее изображают королевские астрономы.
— Он прекрасен!
— Если верить надписи в тронном зале того дворца, его сотворил Шива.
Меж пальцев Александра заблестела золотая цепочка. Маг повертел ее, приложил к камню. Воздух над его руками задрожал, как над раскаленной печью.
— Подходит к твоим глазам. — Алекс застегнул на моей шее получившееся украшение. — Ни слова о «неправильно», — поцеловал он меня прежде, чем я успела что-то сказать.
Я смущенно улыбнулась.
— Все началось с этого камня. С него и голубого бриллианта, который сковырнул Шон. Мы ведь не собирались их брать, — потер висок Александр. — Уилбер еще посмеялся, что под восхвалением Шивы-создателя не хватает надписи «ловушка». Мы разделились и пошли вдоль стен зала, собирая со статуй сапфиры и аметисты.
Тихо пела раванатта. Скрежетал о мрамор кинжал. Проникающие сквозь слуховые окна лучи разбивались о зеркальные вставки в колоннах, множились, прошивали тронный зал стрелами света, и в ярких солнечных древках кружились пылинки.
Вкрапления прозрачных аквамаринов походили на морские брызги. Камни блестели в стыках блоков, кругами — будто наотмашь плеснули из чаши — разбегались по стенам. От прикосновения к ним на пальцах остались белые кристаллы соли, а сквозь прилипчивый аромат лотоса отчетливо потянуло йодом и водорослями.
Густо-синий сапфир упал в притороченный к поясу, уже почти полный мешок из-под пороха. Алекс, нахмурившись, вытер руку о жилет, но запах валлийского побережья не исчез, наоборот, стал отчетливее: молодая хвоя и сосновая живица, торфяной дым, соль и тягучий вересковый мед, от которого першит в горле.
— Шон! — негромко позвал Александр. — Думаю, нам пора.
— Да… — пробормотал Уилбер, принюхиваясь к ладони.
От блеска аквамаринов заслезились глаза, закружилась голова.
…а к голосу раванатты добавилось звонкое журчание реки и шелест ветра в дубовой кроне.
…писк сойки — ее гнездо прямо за окном.
…стук трости деда по деревянному полу. Вой Одина…
— Шон, на выход!
Украшающие колонны зеркала сияли, будто в каждом из них поселилось солнце. Они перемигивались, вспыхивали, тухли, и от резкой смены света и тени мутило. Где-то рядом — или очень далеко? — выругался Уилбер. Алекс сглотнул ставшую клейкой слюну и на ощупь, прикрыв глаза ладонью, скользя пальцами левой руки по барельефам, двинулся к выходу; по венам потек жар готового сорваться файербола.
…а над головой шумели листья старого дуба, раскинувшего над обрывом узловатые ветки. К самой толстой, самой прочной, привязаны качели. И нужно держаться, крепко держаться, держаться изо всех сил, потому что слепящее солнце и ветер в лицо, цветущий вереск, который цепляешь ногами, и пустота обрыва — полсотни футов!..
Нестерпимый блеск, гул и шелест исчезли, и Алекс обнаружил, что все это время шел не к выходу, а к трону, в противоположный конец зала.
— Одурманили, — сплюнул, зажигая на ладони сгусток огня, Уилбер. В его правой руке лежал крупный голубой бриллиант — тот самый, который маги решили не трогать. — Тихо теперь уйти не удастся, — сказал он, покосившись на Алекса, и только тогда тот заметил, что до боли сжимает в кулаке выдранный из мозаики топаз, созданный Шивой.
— На нас напали пишачи, — играя моими волосами, рассказывал маг. — Из тронного зала был только один выход, и они его перекрыли.
