Все не решаясь, я закусила губу и ахнула, когда только-только подсохшая корочка от «поцелуя» Уилбера сползла, и рот обожгло. Страшно? Не страшнее, чем быть изнасилованной. Арчер меня больше не защитит, а Александр готовится к свадьбе. Я несколько раз глубоко вдохнула, сжала зубами кончик салфетки и сделала первый надрез; полившаяся кровь в полумраке кухни казалась черной, а показавшееся из-под кожи кольцо артефакта переливчато-алым.
Палец пришлось резать по кругу. К моменту, когда я, мыча, отбросила нож, доска и стол стали скользкими. Часто дыша, я выплюнула изжеванную ткань и все-таки влила в себя виски, а потом сжала маяк и сдернула его с пальца вместе с клочком кожи и искромсанной плоти.
Боль ударила по глазам яркой вспышкой, подогнула колени. Кольцо укатилось куда-то к порогу. Беззвучно рыдая, я прижалась лбом к ножке стола, нянча у груди порезанную руку. Подползла к очагу, сняла остывший отвар дубовой коры и сунула в котелок сначала ладонь, а потом и голову, окрашивая волосы в тусклый коричневый цвет.
Кровь все не останавливалась. Я кое-как перевязала руку, укутала кудри кухонным полотенцем, чтобы не вымочить и не вымазать одежду. Натянула платье, схватила сумку и побежала прочь из дома.
«Ландон — 300 миль, Кэрдифф 160 миль, Ливерпуль 100 миль», и ниже «Дрэгон Хиллс. Ллавелин — 25 миль, Коппер Бич — 19 миль».
Доска указателя была мокрой от дождя, буквы я скорее угадала, чем разглядела в занимающемся рассвете. Задыхаясь от бега, я остановилась у столба, позволяя себе короткий отдых. Сняла полотенце с головы, выпустила локоны, чтобы досохли на ветру. Слава Триединому, от яркого красно-рыжего не осталось и следа. Надеюсь, это поможет, и в Ллавелине не узнают «очаровательную соседку», а Уилбер хоть ненадолго потеряет след. Мне бы добраться до города… Там будет проще.
Палец горел и дергал, как больной зуб. Трогать его под повязкой я боялась.
Дорога на Медные Буки была такой же заросшей, как и десять дней назад — видимо, новый хозяин интересуется охотой на лис куда больше, чем благоустройством поместья. Я покосилась на густой боярышник и, побледнев, схватилась за гвоздь, когда кусты шевельнулись.
— Боже, Один! Как ты меня напугал…
Волк остановился совсем рядом, потянул воздух и вопросительно тронул носом забинтованную руку. Снежная, недовольно сверкая глазами, маячила в стороне.
— Я поранилась. Случайно, — успокоила я зверя. — Проводишь… То есть, проводите меня в Ллавелин?
— Р-р! — проворчал Один и сел.
— Нет? Ну ладно, я тогда сама. Всего доброго, мистер Вулф, — почесала его за ухом. — И вам, миссис Вулф.
Я набросила на голову шаль, поправила сумку и, широко огибая полосы тумана, внимательно глядя по сторонам, пошла в сторону городка.
Утренний ветер обдувал лоб, успокаивая жар. Занимающийся над холмами рассвет неторопливо раскрашивал небо всеми оттенками крови. Лужи на дороге вспыхивали рубиновыми стеклами, гравий темнел серой свинцовой рамой, а вокруг — ни людей, ни домов, ни изгородей, ни овец, ни оленей — лишь изредка глаз цеплялся за осиновые рощицы, а потом снова соскальзывал на волнистый ландшафт и переливающийся под ветром вереск.
Двадцать пять миль. А я даже воды не взяла. Глупая, глупая Тини Хорн.
Перекресток впереди был затенен кустарником и соснами. Надеясь найти ручей, я заторопилась к нему, спустила жаркую шаль и споткнулась, едва не растянувшись в луже, когда буквы указателя, осыпающегося гнилушками, сложились в слова, которые я помнила наизусть: «Ландон — 300 миль, Кэрдифф 160 миль, Ливерпуль 100 миль», и ниже «Дрэгон Хиллс. Ллавелин — 25 миль, Коппер Бич — 19 миль».
Лежащие под боярышником волки не сводили с меня пристальных взглядов.
— Как же так, — прошептала я. — Я же прямо шла. Никуда не сворачивая! Так не бывает! Так не должно быть!.. Он не мог так со мной поступить… Не мог, правда?.. Один? — беспомощно спросила я волка и сама себе ответила: — Нет, конечно, не мог. Ночью… той ночью было темно. Я заблудилась, поэтому ходила кругами. А сейчас у меня жар. Я свернула и не заметила. — И покашляла для верности. Меньше под дождем нужно гулять, Тини Хорн.
В паре миль от перекрестка лежали валуны — я миновала их час назад. Сфокусировав взгляд на темном граните, я подобрала юбки, сощурилась и, не моргая, побежала вперед.
…и успела заметить, как линия горизонта стала вертикалью. Небо опрокинулось, тучи укутали ноги, солнце алым мячом прыгнуло за спину, холмы растеклись, а через секунду я вытянула ладони, чтобы не врезаться в дорожный указатель «Ландон — 300 миль, Кэрдифф 160 миль, Ливерпуль…»
— Нет, — всхлипнула я от страшной догадки и боли в потревоженной руке. — Нет-нет-нет…
Я развернулась, шлепая по лужам, пошла спиной вперед. Десять ярдов. Двадцать. Пятьдесят, удаляясь от поворота на Медные Буки. Мир расплылся, и в лопатки уперлась мокрая доска с острой стрелкой направления.
Под ребром закололо. Тихо ахнув, я согнулась пополам, хватая воздух и дожидаясь, пока приступ пройдет. Кусая губы, стянула башмаки, надевая их наоборот — левый на правую ногу, правый на левую.
— Р-р-р…
Лежащий в тени Один встал, отряхнулся и подошел ко мне, сел прямо на ботинок.
— Отдай! — столкнула я волка. — Отдай сейчас же!
— Р-рав… — поймал он меня за юбку.
— Отстань!
Шаг. Второй, третий — спиною вперед, в спутанной обуви, наступая на развязанные шнурки и вымачивая подол. Гравий влажно хрустел под ногами, в косолапые следы натекала вода, подхваченная ветром шаль слетела с плеча, клетчатой птицей махнула крылом и повисла на ветках боярышника.
— Нет… Нет!
— Р-р-р… — заступил дорогу Один. «Хватит».
— Отстань от меня!
— Р-р-ав! — пугая, ощерился он и толкнул меня в сторону коттеджа.
— Кусай! — выкрикнула я. — Грызи! Что же ты? — сунула ему ладонь. — Грызи, не стесняйся! — Волк насупился и отвернулся. — Нет? Не будешь? Тогда дай пройти!.. Я здесь не останусь! Не останусь, слышишь?.. — Я вытерла слезы и, оскальзываясь, снова побежала к Ллавелину, раз за разом пытаясь обмануть привязывающую к дому петлю и отказываясь верить, что Александр запер меня на пустоши, оставив на милость Туманов, нечисти и Шона Уилбера.
5
Тяжелая хрустальная люстра пускала по бальному залу мириады радужных бликов. Сияли драгоценности, сиял паркет, сияли зеркала, отражая проносящиеся в танце пары, обмахивающихся веерами леди и собравшихся у выхода на террасу лордов. Просматривающие карточки дебютантки сидели под душистой лилейной гирляндой; их компаньонки пристально следили за соблюдением правил: четыре танца подряд — только с отцом или братом, не более двух — с другом семьи, один — с одобренными родителями знакомым.
Мэри-Агнесс всегда считала это правило ужасно глупым. Триединый, когда же еще поговорить с джентльменом без десятка лишних ушей? — но… Перешептываться не рекомендуется, смеяться неприлично, а согласиться на лишнюю кадриль и вовсе повод для косых взглядов. Несправедливо! Триединый, как же несправедливо, ведь мужчинам можно все — курить, пить виски, стрелять, возвращаться за полночь, говорить то, что думаешь, развивать дар, а не довольствоваться крохами могущества…
