Искра принадлежит ему, это не обсуждается. Но становиться для нее новым Арчером он не хотел.
— Уилбер, спишь?
— Нет, — не открывая глаз, откликнулся Шон. Маг лежал на тигриной шкуре перед камином и сосредоточенно гонял во рту жвачку бетеля.
— Посмотри. Тебе будет интересно, — открывая сознание, позвал Александр.
Сомкнутые веки Шона задрожали. Перед внутренним взором makada пронеслись четыре разложенных в ряд письма, затянутые туманом аллеи Гайд-парка, обеззвученные рассуждения Найтли и лежащий на старческой ладони сапфир — «Полтора года назад мистера Марлоу видели в Ауде. Полтора месяца назад он продал ювелирам этот камень. Узнаёте?»
Уилбер в голос выругался и сел:
— Вот сученок!
— Не только он, — хмыкнул Алекс. — Аттвуд узнал, что ты скупаешь чистые камни [подразумевается «чистой воды»]…
— …и подсуетился, — сплюнул Шон. — Что будешь делать?
— Для начала почту вниманием семейный ужин. Хочу понять, сам ли Вэл до этого додумался. А ты?
— Меня давно просят прочесть лекции в Мадрасе. — Пальцы Шона глубоко зарылись в полосатый мех. — …Райдер, — спросил makada, глядя на многорукую статуэтку Чанди, — а если твой кузен не сам?
Усмешка Александра стала неприятной улыбкой. Маг поддернул рукав и неторопливо намотал на запястье шнурок со звенящими амулетами дивов.
14
Отец Болдуин из церкви Святого Иоанна говорил, что для погибели души совсем не обязательно быть гневливым, горделивым или алчным. В мире, раздираемом магами и Старой кровью, магами и людьми, людьми и фейри, древними созданиями, делящими Леса и Туманы, так много несправедливости, что для начала конца достаточно быть равнодушным. Отвернуться от нищего. Пройти мимо мальчишки, мучающего щенка. Перешагнуть через оступившегося. Бесстрастно наблюдать, как гибнет тот, кого ты мог бы спасти… Если каждый день закрывать глаза, можно ослепнуть — не телом, духом, — что гораздо страшнее.
— В это верят либо святые, либо идиоты, — выпустил кольцо сигаретного дыма Уилбер. — Впрочем, первое не отменяет второго.
Значит, я дурочка.
— Вы спросили, почему я выхаживаю розы, мистер Уилбер. Я объяснила, — сказала я, не поднимая головы от цветов. — Смотреть, как они умирают — неправильно. Они ведь живые, им больно…
Красные, не успевшие огрубеть листья на розовых черенках доверчиво жались к моим ладоням. Без стеклянных колпаков они мерзли, и я торопилась, пересаживая ростки из грунта в деревянные ящики, наполненные смесью дерна, листовой земли и песка.
— Как же тебе голову догмами забили, — проворчал маг. Выбросил сигарету, ослабил галстук, расстегнул воротник — ему, в отличие от роз, было жарко: в глухом углу сада, где я устроила парник, воздух не двигался, а солнце палило так, словно забыло о приближении вечера. Уилбер морщился, потел — на светлом льняном жилете проступили пятна, — но все равно не уходил. Магу было крайне любопытно, как я жила до Уайтчепела. — Вирджиния, ты ездила куда-нибудь, кроме церкви?
— Да. На уроки, — ответила я, выкапывая росток. Корешки у него оказались неожиданно длинными, и я внимательно следила, чтобы ничего не сломать.
— Только уроки? И все?
— Да, сэр.
— А как же пикники? Прогулки?
— Нет, мистер Уилбер.
— Почему?
Я пожала плечами и отвернулась. Говорить о прежней жизни не хотелось, тем более объяснять Уилберу, что занятия стоили дорого, а я очень боялась разочаровать дядю и тетю. И потому часами сидела за книгами, еще дольше за фортепиано, три дня в неделю проводила у месье де Маре, а если появлялось свободное время, помогала в саду — это заменяло рукоделие.
Вдобавок мне было тринадцать — слишком мало для посещения оперы и взрослых вечеров, но слишком много, чтобы бегать по парку. В десять еще было можно, но в двенадцать-тринадцать… «Тини, юные леди так себя не ведут. Надеюсь, ты пошутила, что хочешь на ярмарку?»
Сломанный охотничий нож, заменявший садовую лопатку, вдруг вырвался из пальцев и прыгнул в руку Уилбера.
— Вирджиния, ты уснула?
— Извините, мистер Уилбер. Я задумалась, — коротко взглянула я на мага. Солнце стояло у него за спиной, било в глаза, и разглядеть выражение узкого скуластого лица не получилось. Но по голосу было ясно — разозлился.
Что бывает, когда Уилбер злится, я помнила.
— О чем вы спрашивали, ваше сиятельство?
— Я спросил, кто научил тебя… этому, — повел он ножом, указывая на парниковые колпаки, тент, кусты жасмина вокруг и ящики с бронзово-зелеными ростками.
— Тетя. Миссис Хорн очень любила свой сад.
— Тетя, — повторил маг и неторопливо прошелся по поляне. Сидя на траве, я смотрела, как бежевые летние туфли топчут одуванчики. — Садовника у вас не было? — повернулся Уилбер.
— Нет, сэр. Мистер Хорн нанимал рабочих весной и осенью, но ненадолго.
Маг усмехнулся и, пристально глядя на меня, постучал по ладони лезвием ножа.
— Дай-ка угадаю, Вирджиния. Во время работ тебе запрещали спускаться в сад. Верно?
— Да… Чтобы я не мешала.
— И слуг у вас не было, только служанки, — наклонил он голову к плечу.
— Да, сэр… — нахмурилась я, не понимая, к чему он ведет.
— Ты была на домашнем обучении, все учителя либо старики, либо женщины?
Я кивнула, и маг удовлетворенно прищурился.
— Ты вообще когда-нибудь с мужчинами разговаривала? Не в Уайтчепеле, раньше? — спросил Уилбер и сам же ответил: — Конечно, нет. Их к тебе не подпускали. — Разделявшие нас деревянные ящики вдруг разъехались — ойкнув, я едва успела убрать руки. Уилбер сделал шаг вперед и присел передо мной, коротким движением вогнал нож в кочку. — Кто дал тебе опиум, Вирджиния?
Глаза мага горели оранжево-красным, как всполохи большого костра. Брови и рот — густые полосы сажи, светлые усы будто пепел. Дыхание Уилбера пахло горьким, и я закашляла.
— Я… я не… не понимаю, о чем вы… — Я зажала рот ладонью и попыталась отодвинуться.
Маг перехватил мою руку, стиснул запястье:
— Где ты провела три дня после пожара?
Запах дыма стал отчетливее, а кашель сильнее. Заливистый, хриплый, он согнул меня пополам — сидя на коленях, я уткнулась лицом в юбку.
— Ка…какого… по…
Уилбер сжал мои плечи, рывком поднял:
— Пожара, в котором сгорели букинист и его жена, — глядя мне в глаза, жестоко сказал маг. — Где ты была? — встряхнул он меня. — Ну? Отвечай!
Дым его дыхания душил, как захлестнувшая горло петля. Срывающийся с лица Уилбера пепел мешался со слезами и криком. Пламя из глазниц плеснуло на пол спальни, вцепилось в простыни, понеслось по стенам, прогрызло потолок, и с чердака посыпались вазы и старые свитки.
