В тот вечер шел снег. Волосы Лу были влажными в моих пальцах. «Если ты не готова рассказать, виноват в этом я, а не ты».
У Лу снова появились от меня тайны.
Я заставил себя сосредоточиться и прислушаться – Деверо повернул рычаг, и мишень стала вращаться. Я слушал и рассчитывал, как движется мишень, оценивал ее скорость, представлял, в каком положении при каждом обороте находится тело Лу. В первый раз бросать этот меч в свою мать мне было страшно, но я знал, что для успеха важнее всего доверие. Я должен был верить ей, а она – мне.
И промахов мы не знали.
Теперь же, стоя перед Лу, я представил точку над ее головой. Лишь несколько дюймов дерева. Если точнее – пять. Права на ошибку у меня не было. Глубоко вздохнув, я стал ждать. Я ждал. И ждал.
А затем метнул клинок.
Зрители ахнули, и звук лезвия, вонзившегося в дерево, пробрал меня до костей. Я сорвал повязку.
Приоткрыв рот и тяжело дыша, Лу смотрела на меня. Меч вонзился не над ее головой, а рядом – так близко, что до крови полоснул щеку. Отсеченное крыло одного из мотыльков с ее маски опустилось на сцену. Постепенно мишень замедлилась и наконец остановилась. Зрители бурно зааплодировали. Их крики, похвалы, смех – все это было совершенно бессмысленно.
Потому что я промахнулся.
А у Лу снова появились от меня тайны.
Любит – не любит
Лу
Когда захмелевшие селяне, пошатываясь, разошлись по домам, Клод Деверо откупорил бутылку Boisaîné, чтобы отпраздновать наше воссоединение.
– Надо бы потанцевать, – пробормотала я, опуская голову Риду на плечо. Он прислонился щекой к моим волосам. Мы сидели на ступенях янтарной повозки, закутавшись в лоскутное одеяло, и смотрели, как Коко и Ансель с Зенной и Тулузом кружатся в безумном хороводе под мандолину Деверо. Все они безуспешно пытались вспомнить слова песни «Грудастая Лидди». Бутылок у их ног все прибавлялось, смеялись они все громче, а песня становилась все нелепей.
Мне хотелось к ним присоединиться.
Но я зевнула, чувствуя, как от изнеможения и вина слипаются глаза, и Рид поцеловал меня в висок.
– Ты устала.
– Они издеваются над песней про Лидди.
– Это ты над ней издеваешься.
– Что-что? – Я обернулась к нему и смерила свирепым взглядом. Но все равно невольно улыбнулась. – Чтобы ты знал, самое главное – петь бодро и задорно.
– Но и голос при этом тоже иметь не помешало бы.
Я изобразила оскорбленный вид.
– Ах так? Ладно-ладно. Давай тогда твой голос послушаем. – Когда Рид фыркнул и промолчал, я ткнула его в бок. – Ну, давай. Покажи, как это делается, песнопевец ты наш сладкозвучный. Жалкие плебеи смиренно ждут твоих наставлений.
Рид вздохнул, закатил глаза и отодвинулся.
– Забудь, Лу. Я не стану петь.
– Нет уж!
Я не сдалась и продолжила тыкать его всюду, куда только могла достать. Рид увернулся и вскочил. Я запрыгнула на верхнюю ступеньку, подалась вперед, и мы оказались почти что нос к носу. Позабытое одеяло упало на землю.
– Я уже настроилась восторгаться, шасс. Очень надеюсь, что твой голос способен зачаровывать змей и соблазнять девственниц. Это должен быть воистину плод любви Иисуса и…
Рид перебил меня поцелуем. Когда мы отстранились друг от друга, он пробормотал:
– Соблазнять девственниц мне совершенно ни к чему.
Я хмыкнула и обвила его шею руками. Рид ни словом не упоминал о нашей ссоре на сцене и о черной лисице, которая спала в нашей повозке. А я – о порезе на моей щеке и о том, что эту самую лисицу зовут Брижитта.
– А если девственников? Анселя, например? – уточнила я.
После выступления Коко с Анселем загнали меня в угол и стали выяснять, как воспринял Рид новость о смерти брата и сестры. Мое ответное молчание их сильно рассердило. А их ответное молчание рассердило меня. Не то чтобы я… не хотела говорить Риду всю правду, просто какой в этом был бы толк? Он ведь даже не знал ни Этьена, ни Габриэль. Зачем ему скорбеть о них? Зачем винить себя в их смерти? А Рид бы непременно обвинил себя, в этом я не сомневалась. Если он узнает, что моя мать выслеживает его братьев и сестер поодиночке, то попытается в первую очередь защитить их, а не победить Моргану – а это неразумно, ведь только ее смерть сможет уберечь их от угрозы.
Нет, я ему не лгала. Это была не ложь. А просто… тайна.
Тайны ведь есть у всех.
Рид покачал головой.
– Ансель не в моем вкусе.
– Да? – Я приникла ближе к Риду, выдохнув это слово ему в губы, а он медленно поднялся по ступеням, прижимая меня к двери повозки. Затем взял мои щеки в ладони, не позволяя отвернуться. – Кто же тогда в твоем вкусе?
Он провел носом по моему плечу.
– Я без ума от девушек, которые не умеют петь.
Фыркнув, я толкнула его в грудь.
– Ну и осел же ты.
– А что? – спросил Рид невинно, отшатнувшись назад и чуть не рухнув в снег. – Это правда. Когда на высокой ноте у тебя надрывается голос, у меня прямо…
– БИЛЛИ ТРЕХНОГИЙ КАРТАВИЛ СЛЕГКА! – завопила я, подбоченившись, и стала наступать на него, тщетно сдерживая смех. – НО ХРЕН ЕГО БЫЛ ПРЯМ КАК ТРЕТЬЯ НОГА! – Когда Рид опешил и оглянулся на остальных, я громко сказала: – Как тебе такое, шасс, нравится? Возбуждает?
Веселье позади стихло. Все уставились на нас.
Рид покраснел и успокаивающе вскинул руку.
– Ладно, Лу, я тебя понял…
– ПРИМЕТИЛА ЛИДДИ – ХОРОШ МУЖИЧОК…
– Лу.
Когда мадам Лабелль хихикнула, Рид подскочил ко мне и попытался зажать мне рот, но я, танцуя, отпрыгнула, схватила Бо под локоть и закружилась с ним в танце.
– И ВСКОРЕ РОДИЛСЯ у НИХ ГРУДНИЧОК!
Оглянувшись, я крикнула:
– Слышал, Рид? Грудничок! Потому что…
Деверо захлопал в ладоши и рассмеялся.
– Чудесно, чудесно! Я, знаете ли, был знаком с Лидди и, могу вам сказать, человека приятней не встречал никогда. Веселая, задорная, полная жизни дама! Она была бы рада узнать, что ныне любима целым королевством.
– Стойте. – Я развернулась к Деверо, таща за собой и Бо. – Грудастая Лидди реально существовала?
– И вы ее знали? – недоверчиво спросил Бо.
– Конечно. Как и юного Уильяма. Весьма печально, что после рождения прелестной дочери они расстались, но такова уж природа отношений, которые зиждутся исключительно на страсти.
