- Тогда?..
- Девушка сейчас в коме. Давать какие-либо прогнозы на будущее еще очень рано. Так что не смею вас больше задерживать. Возвращайтесь домой. И... молитесь.
Врач больше не задерживается. Мужчина делает шаг в сторону, показывая тем самым, что сказал мне все, что хотел, направляется в ту же сторону, что и мы, но только быстрее.
- Бро, - чувствую жесткую хватку на своем плече. - Все будет хорошо, слышишь? Ну, в конце концов, не для того же вы встретились с этой твоей первой любовью, чтобы вот так расстаться? Не верю я в это, - с запалом говорит Антоха, и я, делая над собой усилие, киваю ему.
- Надеюсь, - бормочу и не чувствую, как, переставляя ноги, направляюсь к выходу.
Мы уже практически доходим до двери, когда в нее вваливается заплаканная Ирина Витальевна. Женщина так расстроена и поглощена какими-то своими переживаниями, что даже не узнает нас. Смотрит куда-то вдаль полными отчаяния глазами.
Я невольно замедляю шаг.
- Что, доктор? Где? Где мой Ярик? Что с ним? - тараторит женщина звучно, громко.
Я спешу покинуть небольшой холл в приемном отделении, дабы женский крик не разбудил малышку.
Мы уже вышли за дверь, направляясь к центральному входу, когда в спину ударяет крик Ирины Витальевны. В ее голосе слишком много боли, чтобы остаться к нему безразличным. И даже у меня в груди неприятно шевелится странное ощущение, отдаленно напоминающее сочувствие. Нет, не от того, что Головнюк умер (его из операционной вывезли в морг полтора часа назад), а из-за его матери. Мне чисто по-человечески жалко женщину. Не думаю, что она могла предположить, что ее сын окажется таким мудаком.
Глава 19
- Дядя Максим, ты позавтракал? - обращается моя принцесса по-взрослому серьезным тоном. - Или голодным опять уйдешь?
Недовольные нотки в детском голосе поистине вызывают у меня умиление и улыбку.
- Угу. - Смиренно показываю ей пустую кружку из-под какао.
Черт побери! Из-за этой маленькой надзирательницы мне теперь приходится пить по утрам не ароматный кофе, а какао!
Стоит Марусе увидеть, что я выполнил ее указание, как детские бровки, сведенные к переносице, тут же расправляются, и она, благодушно улыбаясь, треплет меня за волосы.
- Ну, наконец-то, а то я уже волноваться начала. Без еды и умереть можно. Ты знал?
Маруся забирает у меня кружку, ставит в раковину. Проходит к своему стулу, при этом продолжает задавать интересующие ее вопросы:
- Мы поедем сегодня в садик? Или ты дома будешь работать? Если дома, то можно я тоже останусь? Я не буду тебе мешать. Точно-точно. Обещаю, - складывает она ручки домиком и тут же: - Я тоже хочу какао и булочку сладкую. - Улыбается такой обворожительной улыбкой, которой противостоять невозможно.
- Ты сегодня чересчур милая. Что-то случилось? Тебя кто-то обидел?
Украдкой наблюдаю за малышкой и ее реакцией. Девчушка морщит носик. Отворачивается.
- Ничего серьезного, - стучит пальчиками по столешнице.
Я поворачиваюсь к ней.
Интересно. Маруся всегда вела себя так? Маленькая взрослая? Или на нее так повлияло воспитание Майи?
- Я все-таки хотел бы знать, - говорю уже тверже.
Мелькнувшие мысли о Майе согревают грудную клетку.
Я не хотел сегодня отпускать Марусю в садик. Хотел сделать принцессе сюрприз.
Мне вчера позвонил доктор из клиники и сообщил, что девушка наконец-то пришла в себя и уже завтра ее можно будет навестить.
Майя очнулась после двухмесячной комы и теперь жаждала видеть свою дочку.
Воспоминания этого времени, проведенного в ожидании, прокатывается по мне колючей ледяной волной тревоги.
Это сейчас я все воспринимаю уже спокойно, но не менее волнительно, но это было абсолютно не так еще каких-то полмесяца назад. Я тогда на уши поставил все клиники, которое только попались под руку. Но только в одной из чертовой дюжины, только в одной доктора пообещали вытащить Майю из комы и дали мне хоть призрачную, но надежду на то, что девушка очнется.
- Это девочки в группе, они обзывают меня сироткой, - губки малышки растягиваются в грустной улыбке.
- Сиротка?! Что это за слово? Откуда они вообще взяли его? Глупости какие!
В порыве защитить принцессу подхожу к ней и, подхватив на руки, поднимаю над собой.
- Какая ты сиротка, Мань? У тебя же есть я. - Резко сгибаю руки в локтях, прижимая дочку к себе. Она звонко смеется, обнимает меня за шею и неожиданно выдыхает в ухо:
- Но ты же мне ненастоящий папа, - и в голосе такая тоска, что у меня в груди сердце екает. Замедляются удары, а потом, сорвавшись, несутся в галоп.
Я так и не смог за те месяцы, что малышка живет у меня, сказать, что я ее папа. Да и как я могу это сделать без Майи? Как смогу объяснить шестилетнему ребенку, что вот он я, твой папа, нарисовался не сотрешь?
- Но, если ты хочешь, я могу им стать, - отвечаю севшим голосом.
Маруся вдруг перестает улыбаться, отстраняется, смотрит в глаза. Я заметил ее эту особенность: смотреть в глаза человеку, с которым она разговаривает. Внимательно, вдумчиво, как будто считывает его.
- Ты не сможешь этого сделать, пока не женишься на маме, - не спрашивает, а констатирует Маруся.
- Принцесса! - Не выдерживая ее такого пристального взгляда, ставлю ее на стул, щелкаю по носу.
- Откуда ты это-то взяла?
- Так сказала баба Ира, когда дядя Ярик маме кольцо предлагал, - выкладывает дочка.
- Вот как?
И тут вдруг меня осеняет, что это от матери Головнюка Маруся всего набралась. По-видимому, женщине было скучно, и она увеселяла себя взрослыми беседами с маленьким ребенком. Стерва.
- Мань, а у меня для тебя сюрприз, - решаю разбавить затянувшуюся между нами неловкую ситуацию.
- Говори! - глаза дочки оживают, блестят.
- Ну, чего ты. Сюрприз же. - Теперь уже я треплю ее немного отросшие светлые кудряшки. - Давай собирайся.
***
- Мама! Мама! Мамулечка!
Обе девочки, обливаясь слезами, обнимаются, целуются. А я чувствую в этот момент себя лишним. Чужим. Словно и не было этих двух месяцев, проведенных с Марусей вдвоем.
Несколько раз порываюсь уйти, но ноги как будто приросли подошвами к полу.
- Маруся! Как же я скучала, - самозабвенно шепчем Майя, гладя дочку по волосам, спине, лицу, будто вспоминая ее через прикосновения.
Я на девушку в первые минуты смотреть не мог. Бледная. Осунувшаяся, с прозрачной кожей, совсем на себя непохожа.
Это спустя десять минут, когда уже присмотрелся, ощутил, что тошнота, подкатившая от волнения к горлу, отступила.
