Круглый сирота, подобранный папой римским из милости, одногодок Жан-Жака, он не блистал ни талантами, ни усердием, а был липучим, словно муха, и вечно отирался возле тех, кто казался ему более сильным, более знатным, более богатым и успешным. Пребывая в их тени, Фернан казался и самому себе гораздо значительнее.
Обратился как-то Климент Шестой к своему протеже, Жан-Жаку-Альбину де Бизанкуру с особым поручением.
— Мальчик мой, — сказал он. — Наступило время взрослеть. У тебя есть неплохое образование и дары, врученные тебе при рождении твоими «крестными» с другой, темной стороны. От Бельфегора — умение мгновенно овладевать чужими языками, от Маммоны — богатство и удача в делах, от Вельзевула — способность менять внешность, от Сатаны — сила и уверенность в своей правоте, что бы ты ни делал, Асмодей одарил тебя способностью к точным наукам, искусному ведению боя и обольщению, а Люцифер — гордыней. Не все они не проявятся разом, а будут возникать в тебе по мере необходимости.
Жан-Жак почтительно поклонился.
— Теперь же ты должен отправиться в Авиньон, — продолжал папа, — за пределы резиденции, с заданием, которое впоследствии нас всех весьма обогатит. Ты даже не представляешь насколько. Наши покровители с темной стороны устроили так, что за грехи людские на них пала чума. А любая эпидемия — это рычаг управления в умелых руках. Для начала нужно, пользуясь общим невежеством, распространить слух, что чума — это дело рук неких отравителей.
— Отравителей? — переспросил Жан-Жак, не вполне понимая.
— Мнимых, конечно, — терпеливо разъяснил папа. — Нужно просто бросить этот слух, словно камушек, в толпу, а уж дальше толпа сама сделает свое дело — придумает, кто его бросил, с какой целью, украсит подробностями, и совершенно неважно, правдивы будут эти слухи или лживы от первого до последнего слова. Об этом потом будут с пеной у рта веками спорить историки, философы, медики и простые люди.
— И как же это поможет нам заработать? — спросил предприимчивый юноша.
— Страх, мой мальчик, — подмигнул папа римский. — Страх породит сомнение и панику, а уж дальше я сам позабочусь, как повернуть их в нужное русло, — я ведь, помимо всего прочего, политик. Не стесняйся придумывать любую ерунду. Народ у нас доверчивый, он проглотит еще и не такое. К примеру, можешь рассказать, что мой перстень с изумрудом — да, вот этот — сильнейшее средство от чумного мора. И когда я поворачиваю его на юг, то… ну я не знаю, ослабляю действие чумного яда. А когда на восток, то… То уменьшаю опасность заражения. На самом деле я очень верю в умение своего врача, Ги де Шолиака. Он действительно очень умен, с младых ногтей занимается наукой и постоянно исследует что-то новое.
— Превосходно, но одному мне не справиться, — озаботился Жан-Жак. — Мне нужен помощник.
— Здравая мысль, — одобрил патриарх. — Есть ли у тебя кто-либо на примете?
— Пожалуй, ваше святейшество. Это Фернан Пико.
— Тогда действуйте, не мешкая.
Если бы они только знали, чем это кончится…
* * *
Уговорить Фернана не составило труда, а небольшой мешочек с монетами прибавил просьбе убедительности.
— А зачем это? Ну, байки рассказывать? — заикнулся было Пико.
— Вот за этим, дурила, — вновь потряс перед его носом монетами Жан-Жак.
— Будет сделано! — легко согласился тот, ловко пряча мешочек в складки своего одеяния.
— В общем, запомни, — напутствовал Бизанкур. — Чума — это дело рук отравителей. А средства от нее — молитвы. Вот еще что…
И он нашептал Фернану несколько методов, которые сейчас только в детском саду можно рассказывать, а в четырнадцатом веке на удочку подобных россказней попадались многие и многие.
Похоже, и сам Фернан Пико тут же уверовал в свои сказки и, выпучив глаза, шнырял по дворам и улицам, болтая небылицы.
Уже на следующий день Авиньон кишел слухами, что от чумы есть простое средство. Зараженному нужно прийти в многолюдное место и передать болезнь другому. Не просто заразить, а снять с себя, как проклятие, свято веря, что чума уйдет. Но они лишь заражали…
Кроме того, как рассказывали юные лукавые посланники, помощь роду людскому могло оказать только заступничество святых, которых нужно неустанно призывать молитвами, а утихомирить Божий праведный гнев можно только истязаниями грешной плоти.
Но, увы, как это порой бывает, Фернан перестарался.
Незадолго до того он поссорился с одним еврейским мальчиком, Иегудой бен Иоффе.
— Отдай мои груши! — завопил тот, обнаружив пропажу.
— Какие такие груши? — прикинулся дурачком воришка Пико.
— Сушеные, мне матушка дала, — не отставал обкраденный бен Иоффе. — Ай, не стыдно ли тебе, вот же мой узелок из-под подушки у тебя торчит!
Фернан получил от него тумаков вполне заслуженно, но затаил обиду.
— Жадный ты, как и весь ваш народ! — бросил он и поклялся отомстить.
Очень удачно подвернулось поручение Жан-Жака. Но фантазия Фернана зашла слишком далеко — он стал рассказывать, что именно евреи разбрасывают повсюду какие-то вонючие порошки, отравляя ими даже колодцы.
Россказни эти дорого встали еврейскому народу, как выяснилось впоследствии, и довольно скоро — ведь зараза сплетен распространяется столь же быстро, как и чума. И запылали костры, и стали повсеместно преследовать народ, распявший Христа, а теперь вдобавок еще и желающий смерти остальному роду человеческому — чего проще следовать подобным обвинениям.
Папа римский только диву давался, сколь колоссальный размах приняла его затея. Спустя несколько лет ему пришлось самолично встать на защиту евреев и даже угрожать отлучением от церкви каждому, кто посягнет как-то притеснять или угрожать их жизням. Он доказывал, что несчастный народ был смущен и соблазнен самим дьяволом.
— Не может быть правдой, что евреи являются причиною чумы! — пламенно доказывал он в прилюдных речах и статьях. — Ибо во многих частях мира та же самая чума скрытым судом Божьим поражает и самих евреев, и многие другие народы, которые никогда не жили рядом с ними!
Однако же все было тщетно. Папа хотел бросить камушек в толпу. Вот и бросил. Вот и началось. Не помогали ни специально выпущенные буллы, ни угроза анафемы — массовое помешательство уже захватило целые народы.
— М-да, — осознавая дело рук своих, заметил Климент Шестой. — Как, однако, просто разрушать и осквернять что-либо, и сколь много сил уходит на то, чтобы сделать что-то поистине полезное для человека. Род человеческий глуп и грешен по сути своей. Так пусть же ему воздастся по заслугам.
Но воздалось не роду человеческому, а шарахнуло прямиком по церковнослужителям. История баснословных обогащений всегда замешана на крови, грязи и огромном риске.
А этими методами политики действуют в любом веке, хоть в четырнадцатом, хоть в двадцать первом. Слова немножечко другие, а суть та же. Напустят туману и эпидемий, и ну деньги делить — такие, что простому человеку и не снились.
