– Игореша, – произнес он, – в твоих показаниях есть небольшая нестыковочка. Ты сказал, что, когда вошел, увидел Крупина, который направил пистолет на твою жену. Ты выбил у него оружие, вступил в схватку, последствия которой на твоем лице. Тебе удалось достать свой табельный и выстрелить ему в спину… Как это возможно?
– Я валялся у стены, он думал, что я в отключке, хотел, вероятно… – Гончаров замолчал, а потом кивнул: – Вы правы. Он выбил из моих рук пистолет, который отлетел к дивану, на котором сидела Марина. Когда я отлетел к стене, она подняла мой «ПМ» и выпустила ему в спину всю обойму.
– Ну, теперь все сходится, – согласился начальник РУВД. – В понедельник придешь и перепишешь. Как было на самом деле. Хотя, – Жаворонков внимательно посмотрел на подчиненного, – насколько я понял, ты не хочешь, чтобы она в деле присутствовала?
– Не хочу, – признался Гончаров, – зачем ей это? В свое время она была свидетелем по делу и натерпелась. Я ее специально отправил домой до приезда всей нашей банды.
– Тогда пусть будет так: ты о ней ни слова в своих показаниях. А напишешь, что просто выбил из его рук оружие в сторону и, когда он пытался его взять, достал свой «ПМ» и выстрелил. Кстати, Корнееву уже сообщили о случившемся, и он мне позвонил, упрекал, что все так непрофессионально сделано, и опять во всем виноват Гончаров… Интересовался, обнаружили ли общак банды… Еще сообщил, что ему на тебя телега пришла от начальника Гатчинского РУВД, который жалуется, что ты мешаешь их расследованию, пустил по ложному следу, гоняешься за призраком… Будто бы смерть Крупина подтверждена документально, а ты на него хочешь повесить все преступления… Короче, Корень приказал задержать присвоение тебе звания и назначить служебную проверку.
– Да ладно, похожу в майорах.
– Отменят, надеюсь, свой приказ. Ты теперь в героях. К тому же есть новость и поважнее: в пятницу суд освободил гражданина Качанова от наказания, а через несколько часов Каро Седого застрелили в загородной бане
[18].
– Я знаю. Заглядывал с утра в оперативную сводку.
– С понедельника Корнеев уже Москве. Вместо него будет новый первый зам в ГУВД. Я позвоню ему и напомню про тебя. И попрошу новую дежурную машину для вашего отдела. А то посмотрел сейчас на вашу дежурную, что у шлагбаума стоит: сыпется вся – позор для главка. У вас самая высокая раскрываемость в городе – думаю, не откажут.
– Хорошо бы, – согласился Игорь, – а то надоело на свои кровные запчасти покупать.
Жаворонков хотел еще что-то спросить, но подумал и махнул рукой. После чего попрощался и, уже выходя на воздух, посоветовал:
– Врачу обязательно покажись. Пусть тебе недельку отдыха пропишет. Но в понедельник с утра все равно приходи в отдел, чтобы уточнить показания.
Начальник РУВД уехал, и майор тоже задерживаться не стал. Запер гараж и не спеша побрел к выходу. У шлагбаума он остановился и вернулся к будке охранника, наклонился к окошку и спросил:
– Вы уже давали показания?
– Меня опросили, но я сказал, что ничего не видел и не слышал, – прозвучал голос.
И голос этот показался Гончарову знакомым. Игорь наклонился еще ниже, чтобы увидеть собеседника, и не поверил своим глазам.
– Петренко? – удивился Гончаров. – А ты что здесь делаешь?
Сторож смотрел на него и улыбался во весь рот. Это был второй механик их судна – тот самый, с которым они когда-то провернули дельце с телефонами «Самсунг»
– Что в будке делаешь? – повторил свой вопрос Игорь Дмитриевич.
– Гаражи охраняю. С флота меня списали еще десять лет назад. Поначалу в порту подъедался. Потом в такси подался и почти сразу нарвался на неприятности: два ухаря решили проехать на шару, а когда попытался заставить их рассчитаться, полезли в драку. А со мной это бесполезно – во мне весу сто пятнадцать кило. Меня, как ты знаешь, даже морская оса не берет. Ну и вломил каждому по разику. Думал, что они – ребята крепкие, а оказались дрыщи. Сам же им «Скорую» вызвал и полицию… Ну, а потом отправили меня по статье сто двенадцать часть вторая на пять лет.
– Умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью, – покачал головой Гончаров, – что-то слишком много тебе отвесили.
– Просто у одного из этих ребят родной дядя в городской прокуратуре, – весело улыбнулся бывший механик, – но мне еще повезло, что больше не дали. Правда, пока сидел, жена со мной развелась и за другого вышла. Меня они из квартиры выписали. Вернулся в родные пенаты, а жить негде. Слава богу, участковый надоумил в суд подать. Тогда они мне студию маленькую купили, теперь обитаю там. Один как перст: ни жены, никого. А я ж молодой еще – пятьдесят два только, – любви хочется. Другой бы спился давно, а я совсем не употребляю по идейным соображениям. Вот так и тяну свой срок в одиночестве.
– А теперь слушай меня, – со всей серьезностью, на которую был способен, произнес Игорь Дмитриевич. – Не слушай даже, а записывай адрес. Девушку зовут Татьяна Скворцова – ей под пятьдесят, но выглядит моложе, а как тебя увидит, и вовсе расцветет. Придешь к ней с цветами и скажешь дословно: «Здравствуйте, Таня. Дело в том, что майор полиции Гончаров не нашел Джейсона Стейтема, а потому прислал меня». Только скажешь именно так – слово в слово. И не перепутай.
– Я запомнил, но на всякий случай запишу. Диктуй! Я еще конфет прихвачу: надеюсь, Таня не обидится.
Игорь оставил дежурную машину во дворе РУВД и отправился домой на маршрутке. Спешить ему было некуда. Боялся только одного: войдет в квартиру и застанет там жену, которая никуда не собирается. Прогнать ее он не сможет: сил на это уже нет, а даже если и найдутся, то она наверняка пустит в ход слезы, а против них он бессилен. Марина останется, какое-то время они будут жить как посторонние люди, но потом все вернется на круги своя, и будет как и прежде, словно ничего не случилось. Есть, конечно, вариант – вернуться к маме и вычеркнуть из жизни последние пятнадцать лет. Маме, конечно, радости в жизни это не прибавит… Потом будет развод, раздел имущества… Но, скорее всего, никакого раздела не будет, что-либо вырвать у Марины вряд ли получится…
Сердце ныло, но не от тоски, а от злости на самого себя. Неужели он оказался настолько слеп, что не замечал, какая Марина на самом деле? Возможно, и замечал, но прощал, как будто его устраивало все в ней. Говорил ей о любви, и она соглашалась с его словами, кивала и улыбалась, довольная. Он так привык к такой жизни, что не желал иной, не представлял даже, что может быть как-то по-другому. Он приходил домой вечером, уходил рано и дома старался не задерживаться.
И теперь стоял у подъезда, не решаясь войти. Потом из дома выскользнула пожилая соседка, поздоровалась. Дверь не успела захлопнуться, и Гончаров проскочил внутрь. Поднялся на лифте, достал ключ, выдохнул резко и решился.
В квартире царили тишина и пустота. Жены не было, и дверцы всех шкафов были распахнуты. В шкафах пусто.
