– А Полин знает? – спрашиваю я.
– О чем?
– Обо всем этом?
– Нет.
– Попрошу ее заглядывать к тебе время от времени. Ты совсем себя запустил.
– После таких обвинений ничего удивительного. Ты же знаешь, люди болтают. Отвратительно. Даже не смей звонить Полин. У нее дел полно в «Массел-хаус», особенно на этой неделе, со всеми этими апрельскими туристами, к тому же она недалеко, если мне что-то понадобится.
– Ты до нее не доедешь, у тебя нет машины.
– Тут ходит автопаром, на него пускают и пешком, насколько я помню. А еще у нас есть мост, новое изобретение, не слышала о таком?
– А что ты будешь делать в экстренной ситуации?
Он не отвечает. Все равно что разговаривать с подростком.
– Слушай, пап, в мире, конечно, станет намного безопаснее, если ты больше никогда не сядешь за руль, но ты же не можешь торчать здесь все время. – На это он смеется. – Может, попробуешь давать уроки дома? – спрашиваю я.
Музыка у него в крови. Говорить о ней, преподавать ее, играть ее – это столп, на котором держится вся его жизнь.
– Конечно, если ты прогонишь мышей, – добавляю я больше в шутку.
Хотя я содрогаюсь от мысли, что кто-то пустит сюда своего ребенка на уроки музыки, дом заметно обветшал всего за несколько месяцев. Преподаватель, чья одежда пахнет пивом из его собственной пивоварни на втором этаже, в сушилке, мужчина, который распускал руки с церковным секретарем. Эксцентрик, который считает, что у него в рояле живут мыши, потому что ему, видите ли, звук не нравится. Да потому что он наверняка берет не те ноты. Потому что его пальцы скрючены больше, чем обычно. И покрыты темными пятнами, не веснушками. Потому что, возможно, у него артрит и он не знает об этом или знает и не говорит мне, и не признается даже самому себе, и предпочитает винить мышей в том, что рояль фальшивит.
– Да и кто станет ходить на уроки музыки, все уезжают отсюда, – говорит он.
– Неправда. Сюда приезжают люди с другого острова, уставшие, с ипотекой, которую не могут выплатить. – Я говорю ему то, что сказал мне Джейми. – Люди, которые мечтают жить на маленьком острове. Вдали от шума, на природе, потому что теперь это модно.
Он улыбается.
– Жизнь на острове, – говорит он задумчиво, ворочая слова во рту, будто жесткую ириску. – Оксюморон, дорогая.
– Может, ты переедешь к Полин? – предлагаю я.
– Я буду ей только мешать.
– Ты ее брат.
– Поэтому я и буду ей мешать. У нее бизнес. Внуки. Я и так нагрузил ее больше чем надо.
Мы оба знаем, что он имеет в виду.
– Может, Мосси нужна помощь на ферме мидий, – пробую я снова.
– Я слишком старый для физического труда.
– Значит, поработаешь за барной стойкой в «Массел-хаус». Будешь препарировать устриц и наливать пиво богачам, которые приплывают сюда на своих дорогущих яхтах. Ей всегда нужна помощь летом. Будешь работать бесплатно, просто чтобы занять себя чем-то, я же знаю тебя, а представь, сколько историй ты мог бы им рассказать. Каждый день новые лица. Свежая кровь, понимаешь, и они будут ловить каждое твое слово.
– Устриц не препарируют, а открывают, – говорит он, но глаза его смеются.
– Может, тебе разрешат варить собственное пиво. Устрицы с домашним пивом, новое блюдо в меню. Что скажешь? – спрашиваю я.
– Ну уж нет.
– Подумай.
– Подумаю.
Я знаю, что не будет он ни о чем думать.
– Твоя жизнь еще не кончена, пап, – говорю я. – Не сиди здесь так, как будто всему конец.
– Ну да.
– Мне очень жаль, что тебе одиноко.
– Думаю, тебе тоже, – говорит он.
Я смотрю в пол.
– Пять человек, да? – говорит он.
– Да уж. А у тебя они есть?
Он слышит мой вопрос, но не отвечает. Задумался. Его это тоже мучает. Или мне так кажется, и вдруг он поднимает правую руку, раскрыв ладонь, будто хочет дать мне пять.
– Бах, – говорит он, загибая большой палец. – Моцарт. – Он загибает указательный палец. – Гендель, Бетховен. И ты. – Остается кулак.
– Я попала в хорошую компанию.
– Не расстраивайся, Аллегра, – говорит он. – У тебя была твоя пятерка. Были эти люди. Но ты отказалась от них, чтобы найти одного-единственного, точнее, одну.
– Ты мой единственный, – говорю я быстро, у меня перехватило дух от его слов. – От тебя я никогда не откажусь.
Он берет мою руку.
– Я бы позвал тебя домой, но я знаю, что ты хочешь быть в Дублине. Одно твое слово – и я тут же приеду к тебе. Или Полин, если я тебе там не нужен. Может, тебе кажется, что ее никогда нет рядом, но она готова примчаться в любую минуту, понимаешь, ты только позови. Если вдруг у тебя ничего не получится.
Я не могу даже допустить такой мысли. Не могу пожертвовать всем ради своей цели и ничего не добиться. Несправедливо к тем, кем мне пришлось пожертвовать.
– А на десерт у нас яблочный пирог, – говорю я, поднимаясь и убирая тарелки со стола.
Я счищаю остатки еды в мусорную корзину, повернувшись к нему спиной, затем складываю тарелки в посудомоечную машину. Я чувствую его пристальный взгляд. Не хочу больше об этом говорить. Не хочу, чтобы он спрашивал. Но он спрашивает.
– Ты уже говорила с ней?
Я качаю головой.
– Мне, пожалуйста, с мороженым, – говорит он тихо.
Глава четырнадцатая
Моя последняя ночь на Валентии. К девяти вечера папа уже храпит в кресле, а я места себе не нахожу. Особенно после нашего разговора о пяти людях, точнее, об их отсутствии.
– Может, сходим куда-нибудь выпить, пап?
– Нет, нет, мне и тут хорошо.
Сегодня народные гулянья, будет чудесная атмосфера. Наверняка живой оркестр в «Роял Валентия» или «Ринг Лайн». Но нет, ему неинтересно. Человек, живущий музыкой, не хочет слышать музыку, но настаивает, чтобы я сходила сама и весело провела время. Я звоню Циклопу. Может, у него номер поменялся, но, думаю, Циклоп никогда не поменяет номер, чтобы не растерять клиентов.
Он отвечает сразу.
– Здоро́во.
– Это я, Аллегра.
– Веснушка, – говорит он, и я улыбаюсь.
Он единственный называл меня школьным прозвищем, когда я приезжала домой на выходные. Мэрион это злило. Ей была невыносима мысль, что другие люди считают себя моими друзьями только потому, что придумали мне глупое прозвище, а ведь она знает меня дольше всех. А Джейми никак не мог его запомнить. Может, Циклоп понимает, что это значит – не только иметь прозвище, но и быть своим прозвищем.
