Это и есть причина смерти. Измерь глубину, попытайся выскрести оттуда что-то.
Эмиль послушно огляделся. Ничего подходящего. Достал щепку, сделал все по подсказке, поднес к свече и вздрогнул. Присмотрелся — на темени то же самое.
Аккуратно завернул находку в носовой платок и сунул в карман. Постучал — дверь тут же открылась. Ян-как-же-его-фамилия отошел в сторону и пропустил гостя.
— Позаботьтесь, чтобы покойника обмыли и прикрыли. Чем быстрее вы предадите его земле, тем лучше. И вот что, Ян, запомните могилу, но никому не говорите. И удвойте ваши усилия. Не дайте разгореться пожару слухов.
Ян понимающе кивнул. Винге повернулся, чтобы уйти.
— А вы всегда с покойниками разговариваете?
Эмиль, не оборачиваясь, поднял руку. Уверен — если кто-то и сможет понять смысл жеста, то не Ян. Да и сам он точно не знает, какое чувство вложил в это полупримирительное, полупобедительное приветствие.
— Если будет еще случай для беседы, привет им передайте, покойникам! И не забудьте поблагодарить за хлеб наш насущный! — почти крикнул Ян вслед удаляющемуся Винге.
22
Свет режет глаза.
Надо поднять руку, защититься от света, хотя эта сторона улицы в тени, это Кардель прекрасно понимает. Потом изменяет слух. Городской нестройный шум взлетает к небесам, и уже будто там, в недоступной выси, скрипят несмазанные колесные оси, грохочет свалившееся с повозки кровельное железо… мерно цокают копыта по булыжнику, кричит женщина — то ли кончает, то ли кончается — и взывает о помощи. Он пытается защититься от этих звуков, но не может; дергается, ни с того ни с сего отскакивает в сторону — прохожие оглядываются и смотрят, как на пьяного или помешанного. С ним никогда такого не бывало. Кардель пустился бежать: надо поскорее добраться до своей комнаты.
Прихватил по пути кувшин с водой, сел на край откидной койки и, неуклюже придерживая подбородком, засучил рукав. Пора наконец заняться раной. Уже несколько дней прошло.
Не особенно красивая, но это как смотреть: среди других вполне может считаться красивой. Невелика и неглубока. Если вспомнить все доставшиеся на его долю синяки и порезы, можно считать царапиной. Хотя, конечно, далеко не царапина. Розовая припухшая полоска с уже образовавшейся корочкой. Мог бы прикрыть ладонью другой руки, если б она у него была. Не гноится, никакого запаха, края если и отечны, то совсем немного — было бы странно, если бы отека вовсе не было. И уж антонова огня точно нет, этого-то он навидался.
Но что-то не так. Далекая утренняя гроза наползает на Стокгольм, и чем дольше длится день, тем хуже. Далекое поутру ворчание грома теперь уже не ворчание, а взрывы пороховых бочек, и ему слышатся в них грозные голоса, словно сам Тур катит по небу в колеснице в сопровождении обитателей Вальхаллы.
Попытка проспаться ни к чему не привела. Кардель вскоре проснулся и обнаружил, что ему трудно открыть рот, челюсти сводит судорога. Он всадил пальцы в сведенные мышцы и насильно разжал зубы. О еде даже мечтать не приходится — едва начинает жевать, намертво сводит челюсти. Воду удается проглотить, но с трудом.
На следующий день стало хуже. Приступы судорог участились, теперь сводит не только челюсти, но и мышцы лица и шеи. Рот растягивается сам по себе в жутковатой, обнажающей зубы усмешке — и так может продолжаться несколько минут. Несколько раз попробовал дать себе пощечину — пару раз помогло, но чаще нет.
Карделю очень хочется унять ненасытный аппетит месяца, но как его уймешь… с каждой ночью поганец становится все толще. Скоро полнолуние, а лучше ему не становится. Все чаще он просыпается от боли в правой, здоровой руке — мышцы напряжены, как якорный трос, кисть неестественно изогнута, пальцы сжаты в кулак с такой силой, что костяшки совершенно белые. Да и отрезанная рука не отстает. Оказывается, и в том призрачном мире, где она находится, судороги тоже не редкость.
Пришел Эмиль Винге — спасибо, в момент передышки. Судороги отпустили, сухожилия, всего лишь четверть часа назад натянутые, как струны арфы, немного отмякли. Кардель сполоснул лицо и отодвинул дверь, которую после взлома так и не заставил себя повесить на петли — впрочем, даже если б и захотел, вряд ли справился бы с задачей.
— Начинается, Жан Мишель.
— Нашли труп?
— Сегодня ночью, в Королевском саду.
— Сетон?
— Думаю, да. Не то, что я ждал, но, признаюсь, в глубине души догадывался: он попытается превзойти самого себя. Мне нужна ваша помощь, Кардель.
Кардель глубоко вдохнул и отвел глаза.
— Вы же помните, Эмиль. У меня завтра важная встреча. С послезавтрашнего дня я ваш.
Винге промолчал, но от его пристального взгляда у Карделя по коже побежали мурашки.
— С чего же начать?
— С рутины, Кардель. Спрашивать, спрашивать и переспрашивать. Труп подброшен, место, где произошло убийство, неизвестно, и чем быстрее мы его установим, тем лучше. И еще вот это…
Он достал из кармана носовой платок, развернул и выложил содержимое на ладонь. По стене запрыгали солнечные зайчики.
— Это еще что такое?
— Осколки зеркала.
23
Неумолимо приближается ночь. Круглая восковая рожа луны уже ухмыляется с быстро темнеющего неба. Колокола звонят не смолкая… нет, это обман чувств. Но идти он может, в ногах судорог нет. Хуже всего лицо. Сначала возникает эта издевательская, с оскаленными зубами, ухмылка, за ней следуют шея и плечи, будто их стягивают ремнем в тугой узел. Затем выгибается спина — так, что позвонки хрустят, мышцы бедер делаются каменными. Предсказать невозможно, никакой регулярности. Он послушал колокола на башне Святого Никласа и досчитал до тысячи, прежде чем малый колокол пробил первую четверть и начался очередной приступ.
Конечно, исход драки может быть решен одним ударом, особенно если удастся нанести его левой, деревянной рукой. Но удача, так же как и измучившие его судороги, непредсказуема. Удастся, не удастся — дело его величества случая. Петтер Петтерссон наверняка готовился. Днем он насчитал целых полчаса без судорог, в другой раз они начинают распинать его каждые пять минут.
Кардель не стал ждать, пока окончательно стемнеет, вышел заранее. Решил, что прогулка по ночному городу пойдет ему на пользу. После дождя воздух свеж и чист. Солнце давно зашло за горизонт и утащило за собой дневной жар, как пуховое одеяло. Около холма Ансгара остановился и переждал очередной мучительный приступ судорог — успел досчитать до восьмисот. И даже одобрил: лучше сейчас, чем потом. Впрочем, на то и надежда: после нескольких припадков судорог болезнь уступит и даст ему хоть час передышки.
На этот раз досчитал всего до двухсот. Двести… скверно.
Он пришел первым. Место и время выбрано — лучше не придумаешь. Пустынный ровный берег, ни ям, ни колдобин. И никого. Ветра почти нет, но вода в заливе почему-то неспокойна, волны бьются о берег, будто хотят во что бы то ни стало стряхнуть отражение опротивевшего звездного неба. Круглая луна бродит среди туч. Уже не бледная, как час назад, — налилась таинственным светом, для которого и слова-то не подберешь. Скажи только «лунный свет», и сразу понятно, о чем речь. Ярко светит, даже тени отбрасывает.
