— А вы можете попросить эскизы?
— Уже. Не падайте духом, Тихо. Как только мы приведем ваш план в действие, братья проникнутся к вам сочувствием и помилуют. И тогда… вряд ли эта парочка ваших супостатов пополнит ряды стокгольмских долгожителей.
15
— Черти в аду сгорят, до чего жарко.
Магнус Ульхольм приподнял парик и вытер лоб квадратным лоскутом овечьей шкуры. А Эдман вообще чуть не голый. В одной рубахе — сложенный пополам жилет повешен на спинку стула поверх камзола. Обмахивается пачкой бумаг, как веером.
— У меня-то еще туда-сюда. А на южной стороне все коллегии пустые. Пристроились кто где. Сунешься туда среди дня — закипишь и лопнешь, что твой тролль.
Эдман покрутил стаканом, в нем что-то легко и ломко звякнуло.
— У нас, по крайней мере, есть погреб со льдом. Еще с зимы храним под опилками.
Жадно, звучными глотками выпил. Помедлил немного, прежде чем предложить гостю.
Ульхольм налил воды из графина со льдом и тоже выпил, стараясь, чтобы колотый лед таял не в желудке, а во рту, почему-то решил, что пользоваться живительной прохладой надо именно так. И довольно посмотрел на Эдмана. Тот не сказал ни слова, но смысл осуждающего взгляда понятен: нечего глотать все разом. Желудок не чувствует ни вкуса, ни холода.
— Значит, девицу не нашли. Густавианцы ходят с поднятым носом.
Ульхольм постарался побыстрее стереть с физиономии довольную улыбку.
— Мы стараемся. Но… кто-то срывает розыскные листовки. Это раз. Возможно, намеренно. И не исключено, что мы переоцениваем художественные возможности пальта. Девица чересчур красива, мальчишка вообще чуть не ангел. Не очень похоже… а может, похоже. Мы не знаем. Но рука у пальта набита. Кто-то из господ прихватил с собой, изучить поподробней на досуге.
— Расспросы? Дознания? — Эдман не скрывал недовольства.
— У нас полно людей вокруг веселых домов. Вернее, вот как: и сосиски, и мои люди получили строжайший наказ: прежде чем опрокинешь девку, задай несколько вопросов. Мне-то казалось, эта Кнапп обязательно пойдет по старой дорожке. Но, судя по всему, нет. Не пошла. Квартальные проверили все дома на участках — кто более или менее похожий на описание вселялся за последние полгода. Ни следа. Как в воду канула. Но тут есть еще кое-что… слышал о бале?
— Котором из них? Тут только и делают, что пляшут. Жара им нипочем. Ума не приложу…
Ульхольм слегка наклонился к собеседнику и подмигнул — настолько пикантной была новость.
— Я не про то. Через несколько недель назначен бал. Бал с проститутками — и не где-нибудь, а здесь, во дворце. В северном флигеле, в покоях вдовствующей королевы. Она раньше осени не появится. Между прочим, с согласия принца Фредрика. В зале бывшей Военной коллегии.
Эдман пригладил волосы, поставил локти на стол, сцепил ладони в замок и оперся подбородком.
— Скандал при дворе будет неслыханный, — произнес он задумчиво. — Дурачки обрадуются, светские дамы раскудахтаются, а принца сошлют в Тулльгарн
[20] мучиться совестью. Собственно, никому, кто хоть что-то решает в государстве, дела нет. Разве что Ройтерхольм кулаками помашет для вида. Можем работать спокойно. И даже больше того… Пусть легкая гвардия подмажет ось государственного колеса… глядишь, завертится по-новому. Мешать не будем.
Он хмыкнул, будто приглашая Ульхольма посмеяться, но физиономия тут же сделалась серьезной.
— А какое это имеет отношение к девчонке?
— Мне пришла в голову одна мысль…
— Так поделитесь.
Ульхольм хотел было сделать многозначительную паузу, но раздраженная интонация Эдмана заставила его поторопиться.
— Облава на нищих. Перекроем мосты и пройдемся с сачком. Всех подключим — и сосисок, и пальтов, мои люди тоже примут участие. Я уже говорил с Луде, а он с Ройтерхольмом. Ничего не стоит представить такую облаву, как благодеяние. У бродяг нет ни друзей, ни защитников. Они как гиря на шее города.
Ульхольм задумался и начал грызть ноготь большого пальца.
— Когда?
— Сразу после бала, в пятницу. Начнем с рассвета. Дни сейчас длинные, даже длиннее, чем нам понадобится. Легкая гвардия пусть валяется в постелях, благородным клиентам надо дать время опохмелиться. Короче — на улицах останется одна нечисть. Перекроем все мосты и двинем квартал за кварталом от дворцового взвоза к Слюссену, там сведем концы сети и будем считать улов. Если девица Кнапп в городе, мы ее найдем. Среди таких же, как она.
Эдман некоторое время подумал и кивнул:
— Хорошо… но! Время еще есть, используйте его с толком. Пусть писаки собирают все жалобы на бродяг и попрошаек — и немедленно в газеты. Надо подготовить общественное мнение. Держите меня в курсе.
16
Началось все с кофе, с этого дурацкого прошлогоднего приказа барона Ройтерхольма. Новый закон постигла судьба всех подобных законов: богатые не обращали внимания, те, кто попроще, нарушал, а проходимцы использовали в своих целях. В обществе сосланных на север Европы за грехи иностранных послов этот запрет воспринимался как невыносимое для чести и достоинства оскорбление. Мало того что им вменялось в обязанность обхаживать приближенных к трону капризных павлинов и эта фальшивая игра была унизительной; но теперь, представьте только, даже невозможно облегчить унижение чашкой черного золота. Ройтерхольм, этот выскочка, чей единственный мандат — близость к утомленным ушам скучающего герцога? Мы игнорируем Ройтерхольма; дипломатический клуб наслаждался волшебным напитком так же, как и раньше, если не более усердно.
Очень скоро режиму стало известно: иностранные послы презирают шведские законы. Весь дипломатический корпус вызвали к наместнику под предлогом обсуждения насущных международных вопросов. Вместо этого послы получили нагоняй — как они смеют пить запрещенный в стране кофе? Вряд ли Ройтерхольм догадывался, какой подарок преподнес дипломатам: предлог немедленно заявить о прекращении полномочий в этой Богом забытой державе, когда-то великой, а ныне шатающейся, как пьяный на краю оврага.
Бывшая великая держава осталась в одиночестве. Соседи с недоумением покачивают головой, время от времени вспоминают времена дружбы и согласия и отделываются подачками. С другой стороны Балтийского моря то и дело доносится скрежет точильных брусков; там вовсе не собирались примиряться с поражениями в предыдущем десятилетии. Русский флот, потопленный в Свенсксунде, возродился, стал больше и лучше — и уже готовится поднять якоря. Единственное, что могла выставить для защиты Швеция, — собственную нищету. Что оставалось Ройтерхольму? Он исподтишка начал переговоры с революционной Францией, гангреной Европы. И случилось непостижимое. Швеция признала новую республику — в обмен на пополнение истощенной до предела государственной казны. Ройтерхольма не заботило, что каждый франк французской милостыни вытащен из канавы с обезглавленными трупами. Короче, по собственной глупости Швеция бросилась в объятия к общеевропейскому врагу.
