— Прошу рассказать всю историю. С самого начала.
Ларс Свала присел на скамейку и жестом пригласил Винге сделать то же самое.
— С самого начала… кто в целом мире может сказать, с началом мы имеем дело или с продолжением? А может, и с концом? Что ж… Почему-то мне не спалось, сам не знаю почему. Лежал и слушал, как воет ветер — чем дальше, тем сильнее. Будто ждет чего-то неладного. И услышал звук. Даже не понял, что это… на всякий случай встал и вышел. Альбрехт лежит на земле, еще живой, с клинком в животе. Я спросил, кто это сделал… Он закрыл глаза и из последних сил положил руку на грудь. Самоубийство… Рассудите сами, что мне оставалось делать? Взял его за руку, прочитал молитву. А уже шло к рассвету. Я отнес его в свою комнату… Вы должны понимать — не простое решение. Я отвечаю за свою паству, у нас слишком много недоброжелателей. Если бы событие стало достоянием гласности, мы вряд ли сумели бы выстоять. Дождался часа волка и отнес его на погост. Пусть похоронят в освященной земле. Никто же не знает про самоубийство.
— Где это произошло? В усадьбе? Следы крови? Ничего такого вы не заметили?
— Нет. Следы крови… да, но это были следы от его башмаков.
— Откуда он пришел?
— Трудно сказать. Я двинулся было по следу, но тут начался дождь.
— И?..
Ларс Свала махнул рукой в сторону Стрёммена.
— Судя по характеру раны, вряд ли он был способен на далекий путь.
— Судя по характеру раны, вряд ли он был способен на далекий путь, — сказал Винге. — И еще один вопрос, господин Свала. Все остальные агнцы на месте?
Ларс нахмурился:
— Нет. Не все. Пропал его кузен, Вильгельм. Только не говорите, что и он принял участие… в этом…
Винге, как ни странно, почувствовал облегчение и поблагодарил Создателя, что он все-таки человек другого сорта. Нелегко, как Свала, приковать себя к правде. Нелегко сознавать, что единое лживое слово будет непременно наказано очистительным огнем преисподней. Умолчание — все же не ложь, хотя Ларс Свала вряд ли с ним согласится.
Он не ответил на вопрос и сменил тему:
— В чем заключается ваша вера? В поклонении распятию?
Свала некоторое время молчал. Похоже, пастор благодарен, что Винге оставил его вопрос без ответа. Встал и жестом пригласил посетителя пройти в молельный зал. Скамьи — собственно, даже не скамьи, а положенные на козлы доски, поставлены полукругом — пастор позаботился, чтобы прихожане сидели как можно ближе к алтарю. И распятие — Спаситель висит на кресте. Грубые, неумело выкованные гвозди в ладонях и на ступнях, терновый венец на голове. Винге подошел поближе — посмотреть, как выглядят на деревянной скульптуре раны, которые он видел совсем недавно на человеческом теле.
— Расскажите про раны.
— Их пять. Стигматы на руках и ногах, и, конечно, смертельная рана, нанесенная копьем центуриона Лонгина.
Винге провел рукой по правой половине грудной клетки, где резчик с большим искусством и старанием изобразил зияющую рану с сужающимися и немного вывороченными, как лепестки распускающегося бутона, краями.
— Эта рана… — Голос Свалы прозвучал странно, будто он не обращался к Винге, а говорил во сне. — Эта рана почитается у нас особо. Святое сердце открыто, оно готово простить и принять в свои объятия каждого грешника.
Наступило долгое молчание.
— Тихо Сетон. Вам знакомо это имя? — раздельно произнес Винге.
Мужественное, с летним загаром лицо Свалы побелело как мел.
— Неужели это его рук дело? Весь этот кошмар… это он?
— Каким образом пересеклись ваши пути?
— Сетон пришел на мою проповедь на Большой площади, у фонтана. Его душевное состояние напомнило мне разгорающийся в сухой траве костер. Ради его же спасения я предложил ему койку в нашей общине.
— Значит, он жил здесь? Под вашей крышей?
— Постепенно я начал догадываться, кого пригласил. Но скажите мне, господин полицейский, кого же тогда спасать, если не заблудшие и грешные души? Праведники спасутся и без моей помощи. Я надеялся, что Бог на моей стороне… а теперь эта надежда потеряна. Как победить дьявола, оборачивающего добро в свою пользу? Боюсь, зло может победить только еще большее зло. Не думаете ли вы, что дьявола переборет только другой дьявол, готовый на еще большие прегрешения? Мысль вряд ли христианская, но…
Винге кивнул и пожал плечами. Вместо обсуждения вечной загадки, что дозволено и что не дозволено в борьбе добра со злом, он поинтересовался практическими деталями: когда Сетон появился в общине, что делал и что говорил. Получив ответы, приподнял шляпу, собрался уходить, но вспомнил: забыл задать еще один вопрос.
— А вы знаете, что Сетон — сын пастора?
— Он вам это сам рассказал? Весьма удивительно… мне кажется, не в духе Сетона делиться деталями своей биографии.
— Нет-нет. Мне он не сказал ни слова, но… — Свала осекся и некоторое время молчал — раздумывал, стоит ли продолжать. — В один из последних вечеров он попросил меня об услуге. Сказал, что за океаном заразился некоей болезнью, приступы случаются до сих пор. И якобы чувствует приближение очередного приступа. Попросил меня побыть рядом, пока не отпустит лихорадка.
Свала опять замолчал и вытер внезапно выступивший на шее пот. Даже расстегнул верхнюю пуговицу на рубахе, хотя на дворе теплее не стало.
— Он предполагал, что станет бредить. Попросил покараулить около двери, взял с меня клятву, что никому не расскажу. Я довольно долго слушал стоны и крики и, когда мне показалось, что в таком бреду он может сам себе навредить, вошел в комнату. Сетон был без сознания, метался в постели, что-то выкрикивал. И я вдруг подумал, что такая возможность мне вряд ли представится…
— Какая возможность?
— Сын мой, сказал я. Не хотите ли вы признать свои прегрешения? Да… я согрешил, воспользовался его слабостью, а сейчас совершаю еще один грех. Куда более тяжкий: открываю тайну исповеди.
— Можно ли считать бред больного исповедью? — успел вставить Винге. Свала оставил вопрос без внимания, и Винге поторопился продолжить: — И что же сказал Сетон?
— Смотрел на меня так, что я сразу понял: он меня не узнает. Принимает за кого-то другого. И главное, он воспринял обращение «сын мой» буквально: решил, что беседует с собственным отцом. И знаете, он зарыдал. Начал бормотать что-то невнятное, но смысл бреда я понял. Он, оказывается, считал, что отец его умер от оспы. Юный Тихо Сетон, не желая примириться с такой нелепой смертью, ушел в мир и причинил людям много зла. Он так обрадовался, что отец его жив! Оказывается, он всегда был уверен, что Господь, если Он есть, никогда бы не дозволил, чтобы самоотверженная жизнь закончилась так мучительно и несправедливо.
Ларс Свала повернулся к распятию.
— Я нарушил тайну исповеди. Утешает только, что грех совершен перед очами Спасителя. Пусть Он сам определит, верно я поступил или нет. Отдаю себя в Его волю, как и всегда. Надеюсь только, что мое клятвопреступление не было напрасным. Альбрехт… Вильгельм…
