Туссе обвинительным жестом указал на Эмиля:
— А ты-то что здесь делаешь? Ты же концы откинул давным-давно! Точно… шампанского перебрал. Faux pas
[26], черт меня задери.
— Знакомьтесь! — прорычал грубиян. — Эмиль Винге.
Туссе коротко кивнул и начал непослушными пальцами застегивать пуговицы — жар контрданса выветрился, и ему стало холодно.
— Младший, значит. Ну-ну… А… помню. Еще по Упсале. Вечный студент. Но до чего ж похож!.. Ладно, говорите, чего надо.
Голос Винге до мурашек похож на голос покойного брата, разве что не такой хриплый.
— У нас есть предложение, от которого ты вряд ли сможешь отказаться.
— Ох! Позвольте усомниться.
— Нет, сможешь, конечно. Вопрос о твоей жизни, кому ж его решать, как не тебе.
— Что-что? — Опьянение неохотно покидало сознание, но смысл последней фразы дошел до него полностью, и это придало ему уверенности. — Так вы угрожаете? Мне? В субботний вечер на балу? Что ж вы, болваны, думаете, за меня заступиться некому? Да вас отмутузят, как бешеных псов, только пальцем щелкнуть.
И в самом деле сделал попытку щелкнуть, но ничего не получилось. Хотел уйти, но деревянный кулак ткнул его в грудь так, что он ударился затылком о грубую штукатурку ограды.
— Заткнись и слушай, если жизнь дорога! — рявкнул однорукий пальт.
Эмиль Винге подошел поближе и понизил голос:
— Ты помнишь Магдалену Руденшёльд на эшафоте? Прошлой осенью? Может, не забыл, что ее временно поместили в Прядильный дом, пока подыскивали местечко поприличнее? Ей удалось оттуда переправить документ — полный список заговорщиков Армфельта, готовых взяться за оружие и свергнуть регентство. Сейчас они разрознены. Заговор и называется заговором, потому что готовится в тайне. А эти умудрились вербовать союзников под таким секретом, что они и сами друг друга не знают. Список считался утерянным — до сегодняшнего дня. Теперь он у нас.
— А мне-то что за дело? Мне плевать на политику. Могу поссать на могилу Густава, а если при этом забрызгаю камзольчик Ройтерхольма, тоже не огорчусь.
— Может быть, может быть… Но ты достаточно хитер, Туссе. Ты легко сообразишь, что произойдет, если этот список попадет в руки властей. Особенно сейчас, когда вроде бы пытались подстрелить герцога в дворцовом парке в Дроттнигхольме.
— Им не позавидуешь. Тем, кто в списке. Руденшёльдша избежала публичной порки только потому, что у нее титьки тугие и симпатичная дырочка между ног. Игручая, говорят. Те, кто пробовал. С мужика бы шкуру сняли и отправили в Хаммарбю. А других для устрашения колесовали. Анкарстрём утешился бы в своем аду — дескать, другим еще хуже.
— Список длинный, Туссе. Но неполный… есть свободное место и для твоей фамилии. И еще кое-кого можем уместить.
Даже в более чем скупом свете фонаря было заметно, как кровь отлила от лица Йиллиса Туссе. Он шевелил губами, пытаясь что-то сказать, но не мог выдавить. Ему померещились раскаленные клещи, хруст ломаемых костей. Ноги подломились, он упал на колени. Попытался удержать рвоту и не сумел.
— Что я должен сделать?
Винге, не дожидаясь, пока Туссе придет в себя, присел рядом на корточки.
— Эвмениды, ваше так называемое братство… ты же входишь в самое ядро, не так ли? Один из тех, кто голосует и принимает решения?
— «Вакханки»… мы все более склоняемся к этому названию.
— Не имеет значения. Отвечай на вопрос.
— Можно и так сказать — ядро. Ближний круг.
— Высший совет, — подсказал Винге.
— Вот именно, — с пьяной гордостью подтвердил Туссе. — Высший совет. Но даже братья далеко не все знают, кто в него входит.
— Вот и узнай.
— Как?
— Было бы это просто, мы бы не топтались здесь в твоей блевотине! — зарычал Кардель. — Иди и узнай, не то…
Винге предупредительно поднял руку:
— Не горячитесь, Жан Мишель. Ансельм Болин. Не так ли? Уж если кто-то и знает всех поименно, так это он. Он же секретарь ордена. Вот и иди к нему. Кардель тебя проводит. И подождет за дверьми… — добавил он вроде бы безразлично.
Туссе что-то промычал. Кардель и Винге вопросительно глянули друг на друга — ни тот, ни другой не поняли ни слова. Кардель покрутил головой — судороги в шее все еще давали знать.
— Я слышал, они Анкарстрёму еще до плахи отрезали член. И тыкали в морду, пока башку не отрубили.
Туссе опять не смог сдержать рвотный порыв, но рвать уже было нечем.
26
Йиллис Туссе занес кулак, но постучать в дверь Болина в Вилочном переулке решился не сразу. Вертеть головой по заведенному обычаю ни к чему, он и так знал: за ним наблюдают. Вон он, притаился за погашенным фонарем. Однорукое чудище. Винные пары выветрились, их быстро вытеснил холод. Замерз так, что начал трясти озноб. Опустил руку, похлопал себя по груди, по плечам — и наконец постучал. На третьем этаже зажглось окно. Не прошло и пары минут, как он услышал стоны ступенек, медленные и протяжные, словно не Болин, а лестница жаловалась на изжеванные подагрой суставы хозяина.
Дверь открылась. На пороге стоял сам хозяин и смотрел на ночного гостя с раздраженным удивлением.
— Туссе? Ты спятил? Время за полночь.
— Надо поговорить. Впусти-ка меня, Ансельм.
Болин поджал губы — ему заметно не понравился фамильярный тон. Наклонился и принюхался.
— Ты пьян.
Туссе вздохнул:
— Был. Раньше было лучше. То есть… когда был пьян. Лучше было.
Замолчал и несколько раз переступил с ноги на ногу.
Болин вздохнул и отошел в сторону.
— Заходи… все равно сна нет. Возраст — лучший сторож.
Болин, опираясь то на трость, то на перила, начал подниматься по лестнице. Туссе, искусственно умеряя шаг, следовал за ним.
В кабинете Болина в большом серебряном канделябре зажжена только одна свеча. Откуда ни возьмись, появился слуга. Заспанный, подол рубахи не заправлен — видно, вскочил на шум и помчался услужить хозяину. Торопливо зажег остальные свечи в многочисленных рожках канделябра. Кабинет залился светом.
— Йиллис… Кофе?
— Только если ты сам.
Болин кивнул слуге и осторожно опустился в потертое и заметно продавленное кожаное кресло. Тщательно набил трубку. Туссе, стараясь двигаться неторопливо и с достоинством, поднес ему зажженную от свечи лучину. Ни тот, ни другой не произнесли ни слова.
Через несколько минут появился слуга с медным кофейником на подносе. Чашки такого тонкого, такого белоснежного фарфора, что светятся словно сами по себе. На отдельном блюде политые шоколадом кексы.
