— По моему, это череда глупостей, — сказал брату Николай Михайлович, — С лета была тысяча возможностей уехать в Англию, если бы ты, конечно, хотел.
— Так ничего же не угрожало до последних дней, — возразил ему младший брат, — В той же гостинице этажом выше жил Великий князь Кирилл Владимирович, его тоже проверяли много раз, и ничего.
— Я слышал на вокзале, что 14 апреля большевики оставили Гельсингфорс, — вступил в разговор генерал Брюмер.
— Я не дождался меньшее двух недель, — с грустью вздохнул Георгий Михайлович, — Все-таки позвольте мне продолжить?
— Извините Ваше Императорское Высочество, — учтиво сказал Брюмер.
— В Петрограде я был отпущен из-под стражи, так как вины никакой за мной не было, и жил на квартире у своего секретаря, пока не был вызван к председателю Петроградской ЧК Моисею Урицкому.
— Чем угрожал тебе этот сын Израиля? — спросил старший брат.
— Напрасно ты так, — обиделся Георгий Михайлович, — он хотя и продержал меня в приемной не менее получаса, но извинился и говорил учтиво.
— Я был у него трижды, — возмущенно заметил Николай Михайлович, но никакой учтивости не видел.
— Он попросил меня быть свидетелем на уголовном процессе.
— Что? — оба присутствующих, Великий князь и генерал, застыли от удивления.
— За время отсутствия мой дворец оказался разграблен, подозревали слуг, и Урицкий просил меня, как бывшего владельца национализированного имущества, опознать вещи.
— Это возмутительно, — в один голос заявили собеседники, — Надеемся, что он получил отказ?
— Суда еще не было, — ответил Георгий Михайлович, — Урицкий обещал меня вызвать. Он сказал, что вынужден отправить всех Романовых из Петрограда, так как опасается, что город захватят немцы.
— С немцами у них подписан мир, Петроград и так фактически в их власти. Германцы не берут город только по одной причине, чтобы не кормить кучу голодных, — заявил генерал Брюмер.
— Согласен с Вами, — кивнул Николай Михайлович.
— Так вот, Урицкий предъявил мне декрет, согласно которому я должен покинуть Петроград и переселиться в Вологодскую губернию. В списках я нашел тебя и Митю, и Его императорское Высочество Павла Александровича. Обрадовался, что буду не один. В Вологде у меня бывшие сослуживцы, они помогли с жильем, дали твой адрес.
— Ты устроился?
— Да. Сначала я квартировал пару дней у одного доброго человека, и буквально неделю назад снял комнату в доме купца Попова на Дворянской улице.
— О, на Дворянской. — протянул Брюмер.
— Там сейчас живет весьма знаменитая публика, располагается посольство Соединенных Штатов, говорят, что готовится к переезду посольство Франции, ждут окончания учебного года, — дополнил Николай Михайлович, — Я видел в городе секретаря посольства графа де Робиена, — он мне рассказал новости, и я даже пригласил французов посетить моё скромное жилище.
— А британское посольство здесь есть? — напрягся Георгий Михайлович.
Ему очень не хотелось снова встречаться с поверенным в делах Линдлеем. Он толком не знал, удалось ли англичанам перебраться на сторону белых.
— Да, какие-то англичане есть, но не те, что были в Финляндии. Робиен рассказывал мне, как Линдлей бросил союзные миссии в Таммерфорсе на произвол судьбы и перебежал к белым.
— Это вполне в его характере, — усмехнулся Георгий Михайлович, — Я бы хотел вызвать Линдлея на дуэль. Жаль, что он в Лондоне, а не в Вологде, я бы не промахнулся.
— Как знать, брат, может быть тебе еще предстоит с ним встреча по приезду в туманный Альбион к семье.
— Я очень на это надеюсь, — вздохнул Георгий Михайлович, — но из Вологды до Англии на тысячу с лишним верст дальше, чем из Гельсингфорса. Кстати, а где остановился Великий князь Павел?
— Насколько я знаю, — ответил за патрона генерал Брюмер, — его нет в Вологде.
— Эта его новая жена, графиня Гогенфельзен выхлопотала ему больничный режим, и он остался в Петрограде, — раздраженно заметил Николай Михайлович.
— Во-первых, брат, Великий князь Павел за свой брак, совершенный вопреки высочайшей воле, прощен государем, его вторая жена признана при дворе и получила титул княгини Палей. Твои эскапады относительно нее напрасны. Она — любящая жена и мать его детей. Вполне логично, что она будет заботиться о своем муже, тем более, что его здоровье и на самом деле расшатано. Я слышал, что у него в желудке находили раковые язвы. Это серьезный повод, чтобы остаться в Питере.
— Все равно я считаю ее выскочкой и разведенкой, — не согласился Николай Михайлович, — такие, как она разрушают единство правящего дома.
— Теперь уж это все равно, — с тоской заметил Георгий Михайлович.
— Теперь — да, но не тогда. Великому князю надо быть разборчивее с женщинами, в семью не должны входить кто попало. Кровь царской семьи священна, и всякие примеси просто недопустимы.
— Старый холостяк, ты опять сел на любимого конька, — засмеялся Георгий Михайлович, — оставим это, в конце концов Великий князь Павел был вдовец, и его сердце оказалось свободно для любви.
Михайлович старший только махнул рукой.
Вернувшись к себе, бывший Великий князь Георгий принял ванну и, уединившись в своей комнате, стал писать письмо дочери в Лондон:
«Здравствуй, прелесть моя собственная, Ксения!»
Любящий отец задумался: какая она теперь, его дочь. Последний раз он видел ее в июле 1914 года незадолго до начала Великой войны, ей тогда было почти одиннадцать лет, маленькая девочка с кудряшками.
В то лето Ксении оказался противопоказан жаркий климат Крыма, и она с матерью и старшей сестрой отправилась на курорт в Англию. Потом началась война, и семья Великого князя осталась за границей. Георгий Михайлович регулярно получал от супруги письма. Были там и трогательные фотографии всех трех его женщин: жены и дочерей. Иногда писали и сами дочери.
Он видел, как девочки растут, становятся настоящими красавицами, особенно младшая, Ксения. В августе 1918 года ей исполнится пятнадцать лет. Как жаль, что он не сможет сделать ей подарок, но обязательно поздравит в письме, ведь она — его главная любовь в это ужасное время.
Ксения была очень похожа на отца. С каждой новой присланной с оказией фотокарточкой он все больше понимал: в этом мире у него кроме дочерей ничего больше не осталось.
С началом войны отдалившись от семьи, Георгий Михайлович всего себя отдал служению Родине. Он в качестве генерал-инспектора болтался по фронтам, писал царю честные доклады о скверном состоянии дел, предупреждал о необходимости формирования нового правительства, облеченного доверием народа. Письма эти ложились под сукно. Николай Второй с недоверием относился к «Михайловичам», особенно к «ужасному дяде» Николаю, которого считал опасным либералом.
