«Зря, ой зря!» — вдруг проснулся внутренний голос. Но было уже поздно. Мы пробирались сквозь веселящуюся толпу, запахи вкусностей и звуки оркестра. И вдруг я замерла, словно налетела на стену.
Я услышала голос. Его голос. И воздуха стало не хватать.
— «В юном месяце апреле в старом парке тает снег…»
Это было завораживающе, как будто он умел колдовать. Он выпевал фразы детской песни так чарующе, что площадь замерла — и погрузилась в сказку. Каждый человек в свою. Я вспомнила нашу весну. Первую, сумасшедшую. Которая осталась где-то, где счастье с привкусом кофе на губах, заплутавшее в запахе сирени. Мы все время старались коснуться друг друга. Нам было мало ночи. Мало дня. И…
Стоп. Он всегда был обольстительной сладкозвучной сиреной. Колдовским созданием. А были ли мужчины-сирены, способные несколькими звуками своего волшебного голоса увлечь в Бездну?.. Черт с ней, с Бездной, можно и туда. За такой вихрь чувств — не жалко. За один его взгляд из-под ресниц не жалко.
Но вот в какой-то момент я поняла, что нахожусь так далеко от себя самой, чтобы просто потерялась. И меня не стало. Снова.
Итак, он был сиреной. А я… была его женой.
Была. Хорошее слово. Замечательное, изумительное и прекрасное.
И очарование вдруг исчезло. Как и желание бежать вперед, к нему навстречу, раскинув руки, с сердцем, заходящимся от восторга. Я излечилась от этого. Какое счастье.
Он поет. Чудесно. И изумительно отрепетировано. Вот и пусть поет.
— Браво! — выдохнули все разом, через долгое мгновение, когда смолкли последние звуки песни, так щедро обещающей и весну, и надежду.
— Мы любим вас! — пронесся голос Льва над Манежной.
— Ма-ма! — зарычала на меня Катя, даром что в слове «мама» ни одной буквы «Р». Судя по насупленному лицу, ни моих восторгов, ни восторгов толпы она не разделяла. — Вот скажи! Из десятилетия в десятилетие? Не надоела тягомотина эта? Китчи сплошняком! Они б еще «Ой, мороз, мороз» затянули. Позорище!
— Не надоело, — улыбнулась я. — Тем более, послушай, какой роскошный звук!
Ровно в этот момент Артур начал «Степь да степь кругом». Звучало великолепно. И крайне актуально. Особенно про «замерзал».
— Ага! Я же говорила! — торжествующе подняла палец Катя. — Дремучий отстой! Я сама тут околею, как ямщик в степях. Бр-р-р. Хочешь организовать мне выволочку — пошли уже.
И дочь решительно направилась к забору из стальных прутьев, сооруженной вокруг временной сцены, и бойцами ОМОНа, что с необычайно суровыми и красными от мороза и ветра лицами символизировали разгар народных гуляний.
Мы подошли туда, где обычно был проход в ВИП-зону. Я достала телефон и написала смску: «На месте». А что? Можно подумать, у меня нет знакомых, которые способны провести куда угодно. Ну, по крайней мере, культурные мероприятия обеих столиц — не особая проблема.
Я увидела знакомую — администратора оркестра, с которым сегодня и трудился квартет. Она замахала рукой, пошла к нам, но тут ее бесцеремонно перехватили. Какой-то мужик с непростым лицом, злобным и сосредоточенным, что-то спросил. Девушка махнула рукой в нашу сторону. Мужик отрицательно покачал головой.
— Ну что? — радостно спросила Катя, внимательно наблюдавшая за пантомимой. — Идем домой? Или подождем, пока отец напоется, чтобы перехватить его после бабки-шоу? Только давай сделаем это в кафе, оставим папеньке смс-ку, как полагается цивилизованным людям. А там, дня через три, и до нас дойдет очередь. Ну, если они месяца на полтора по гастролям не свалят.
Что-то уже даже мне зеленые волосы дочери показались не такой уж веской причиной, чтобы слушать выступление бывшего и рвать себе сердце. Как-то об этом я не подумала. А зря. С самого развода не общались особо, тем более, я не слушала концертов. И, получается, правильно делала.
Я уже собиралась кивнуть, соглашаясь с дочерью, но тут заметила, как к паре споривших присоединилось еще одно действующее лицо. Девочка. Возраста Кати, в короткой дубленке, огромном полосатом шарфе и шапке с помпоном. Увидев ее, Катерина помрачнела и прошипела сквозь зубы что-то неприличное. У меня уже не были сил ругаться, весь пар ушел на то, чтобы не погибнуть по такой холодрыге. Поэтому я только вопросительно посмотрела на дочь.
— Это. Ма-ша, — с ненавистью проговорила та.
— Кто такая Маша?
— О! Это самое родное существо для папочки. Дочь некой Олеси. И по совместительству пиар-менеджер «Крещендо».
— Олеся — пиар-менеджер теперь? — я зло улыбнулась, вспомнив Дану. — А ту рьяную красотку куда дели?
— Олеся — их руководитель. А вот эта девчонка, ее дочь, их новый пиар-менеджер.
— Они спятили?
Я с удивлением разглядывала девочку, замотанную в шарф так, что лица не было видно. В руках «пиар-менеджер» держал камеру на палке. Девчонка что-то строго сказала охраннику. Я ожидала, что тот как рявкнет на пигалицу, что она просто отлетит, но грозный амбал потупился. Кивнул. И отступил. Девчонка протянула руку. Моя знакомая вложила два бейджа на яркой ленте. И испарилась. А девчонка пошла к нам. Просочилась в неприметный проход.
— Добрый день, — сказала она и, не обращая внимания на бойцов ОМОНа, напрягшихся при ее появлении, протянула нам бейджи. — Простите за задержку. У нас тут просто апокалипсис. Томбасов, его гости-иностранцы. Проходите, пожалуйста.
— Спасибо.
Мы с дочерью пошли за ней. М-да, сколько охраны, хотя, если здесь Томбасов — немудрено. Понятно, почему квартет по такому морозу петь вынесло. Бросилось в глаза, что охранник, который не хотел нас пропускать, что-то говорил дорого одетому господину. Явно жаловался. Я узнала начальника службы безопасности Томбасова. Мы раскланялись. И он жестом отправил подчиненного восвояси. Но как-то многообещающе посмотрел на Машу.
— У вас не будет проблем? — спросила я девочку, покосившись на Катю. Дочь, судя по выражению лица и яростно горящим глазам, особой благодарностью к «некой Маше» не воспылала.
— У меня? — рассмеялась девчонка. — Нет. Вот у администраторов за безобразную организацию — обязательно. Мама позаботится.
Здесь, за ограждением, народ так не толпился. И было значительно теплее. Перед сценой стояли накрытые столы: традиционные блины с икрой, шампанское и прочая осетрина. Слышалась английская речь.
— У нас тут прием. Великосветский практически, — говорила Маша. — Сплошь лорды, леди и «выдающиеся культурные деятели». А наши, — кивок на сцену, — обеспечивают культурную программу а-ля рюс. По такому холоду.
Я кивнула.
И тут один из гостей, смуглый, со всклокоченной черной шевелюрой и одетый в бобровую шубу, громко сказал сидящей рядом с ним за столом леди в горностаях:
— Тебе это нравится, Мадонна? — Он говорил по-английски с заметным итальянским акцентом. — О нет! Мама миа, это же не музыка, это же какие-то стенания!
