Или все же важно? Чертов Бонни Джеральд явился в Москву, услышал меня на дурацком концерте и пригласил на главную женскую роль — это вообще может быть неважным для актрисы? Не может. Или она — не актриса.
— И мы… — продолжил за Сергеем Иван, переглянулся со Львом и вынул из кармана серебряную монету, подозрительно похожую на ту, что была в руках у лорда Говарда. — Мы, ну… спорили на серебряным доллар. Это традиция такая… Вот на этот.
Иван протянул доллар мне, а я его взяла. Старый. Явно дорогой и коллекционный.
— Ванька его выспорил у Розы, — пояснил Сергей, не совсем верно поняв мой задумчивый взгляд. — Она не поверила, что ты после скандала запросто явишься в Оперетту. Но мы-то тебя знаем. Так что он твой.
— Начало коллекции, — со сложным лицом добавил Лев. — Он тебе пригодится.
Я повертела монету в пальцах. Усмехнулась. Подмигнула Кате, что напряженно смотрела на меня из дверей своей комнаты. И скомандовала:
— На кухню, дипломаты. Катя сделает вам кофе. Я буду готова через десять минут. Успеем?
— Успеем, — разулыбались все трое.
А подумала: сколько серебряных долларов сейчас перейдет из рук в руки? Кажется, у мистера Джеральда с этими тремя… ладно, четырьмя обалдуями на удивление много общего.
К примеру, неизлечимое обалдуйство.
Глава девятнадцатая
Амур не стрелы выпускает,
А лупит из дробовика
(С) Олег Рябов. Котята
Артур
— Доброе утро! — широко улыбнулся Бонни, проходя мимо Артура, который пришел в театр раньше всех.
А что делать — ему не спалось. Картины прошлого мешались в голове с безобразной сценой в гримерке. Водка в качестве анестезирующего, скорее всего, помогла бы, но… Он вдруг понял, что не остановится. И даже царица Клеопатра ему не поможет. Поэтому… Ночь не задалась. Да и утро… Гм… тоже. Вот право слово, после летних загулов он и то чувствовал себя менее убитым.
Только злость — огромная, всепоглощающая, на весь свет сразу, да и на его окрестности в придачу — помогла ему не сорваться.
«Не дождетесь!» — рычала злость непонятно кому.
И вот сейчас, уже в театре, Артур окинул Бродвейского гения таким темным взглядом, хоть сейчас наряжай в костюм палача — даже топора не надо, так изничтожит. На мистера Джеральда это произвело удивительное впечатление — он, козлина, пришел еще в более замечательное расположение духа. И снова разразился спичем про белиссима, экспрессио и прочую дребедень.
— А со сломанным носом тебе, скот, будет гораздо лучше, — лениво пробормотал Артур.
— А тебе? — по-английски поинтересовался Бонни.
Не, ну, так блистать улыбкой! Еще и с утра пораньше. Алмаз переграненный!!!
— Да пошел ты.
— А где твоя?..
Вот тут Артур не выдержал. Вскочил. И заорал:
— Не придет она, понимаешь, рожа твоя итальянская. Давай я уже сам эти тряпки долбаные надену! Сам спою чертову Миледи! Все равно испортили все, что можно было! К черту твой мюзикл! И все это…
— Привет, мальчики, — донесся от двери голос. Женский. Но не тот.
Артур и Бонни обернулись. Артур — с отвращением, а Бонни — отвратительно жизнерадостно.
— Твоя идея спеть Миледи самому восхитительна, — подмигнул Артуру Бонни, — но не теряй надежду. И вообще я имел в виду твой дуэт с Констанцией. У нас есть новая музыка.
И он кивнул на сияющую Милену.
— Да какая разница, что ты имел в виду, — проворчал Артур, но дисциплинировано взял новые ноты и отправился на сцену — прогнать дуэт с галантерейщицей, что уговаривала беднягу гасконца стартовать за подвесками в Лондон.
Пока только пели, все было отлично. К голосу Артура, несмотря на бессонную ночь и непристойно ранее утро, претензий не было. Но как только начали ставить… Хореографию, мать ее…
М-да. К такому жизнь Артура не готовила. А они-то, придурки, еще обижались на Женю, своего собственного постановщика сцендвижений, когда тот обзывал их колхозной самодеятельностью и оленями. Да Женя — святой человек! Страстотерпец!
Короче, зря они. А чтобы поняли, как не ценили своего счастья, и за прочие грехи тяжкие, судьба наградила их Бонни Джеральдом.
«Кривоногая каракатица» — было самым нежным, что Артур услышал в свой адрес. А еще он заработал стойкую аллергию на слово «страсть», неважно на каком языке — кажется, отчаявшись добиться от Артура желаемого, Бонни объяснял про страсть на всех языках цивилизованного мира.
Забавно, что Милена как актриса оказалась выше всяких похвал. Работать с ней было… удобно. Страсть она изображала превосходно, особенно после первого рыка Бонни: «Не переигрывай, детка». Двигалась, кстати, много лучше Артура, естественней. Явно без судорожного счета ритма про себя.
Тем не менее, репетицией Артур был страшно доволен. Давно он так не увлекался делом! Новым! Отчаянно интересным!..
Аплодисменты с отчетливым саркастическим оттенком вырвали его из прекрасного далека — ему только-только удалось сделать то, что требовал Бонни, и матюки сменились на нечто вроде «у тебя есть шанс не получить тухлым помидором в лоб, хотя все равно ужасно». Ему-Д’Артаньяну было пофиг на «ужасно», он органично вписался в образ «слабоумие и отвага». А тут — вздрогнул, оглянулся, едва не споткнувшись о собственные ноги…
У дверей репетиционного зала обнаружилась Аня. Она улыбалась. Блестяще, на публику. Она была прекраснее, чем когда бы то ни было. На шаг позади нее стояли три мушкетера. Иван закатил глаза к потолку. Сергей тяжело вздыхал. А Лева смотрел так, что… говорить ему уже было не надо. Но удивительно было не это. Дуэту аплодировал именно он.
— Доброе утро, — вдруг обронила Анна. И направилась прямо к Бонни. Подошла, протянула руку.
Бонни посмотрел на нее с недоумением.
— Мой доллар, — хищно улыбнулась Миледи.
— Какой еще доллар, сеньора?
— Вы же наверняка спорили. И ставили на то, что я не приду.
Бонни восхищенно прицокнул языком и не менее восхищенно оглядел Аню с ног до головы. Так оглядел, что Артуру невыносимо захотелось дать ему в нос.
— Я пришла. Вы проиграли. Господа мушкетеры, — не оборачиваясь, спросила она, — вы же отдадите доллар мне? Пополнить коллекцию.
— И сердце тоже отдадим. Артура, — отозвался Лева. — На блюде, для коллекции.
— Это лишнее, — сверкнула глазами Миледи. — Монету, сеньор Джеральд, монету.
Бонни улыбнулся. Выудил из кармана джинсов серебряный кругляш и протянул ей.
— Моей звезде, — и поцеловал ей руку.
— Ой, — вдруг напомнила о себе Милена. — А что делать? Анечка, вам придется перекрашиваться? Вы же… черная.
