— Да кабы Чекмай твоего внука из проруби не вытащил, он бы уж давно рыб кормил! Да кабы Чекмай его на руках бегом сюда не принес да не кинулся отогревать, его бы двенадцать сестриц-лихоманок по сей день трясли! И в могилу бы свели, кабы не Чекмай!
Деревнин повернулся к внуку, что сидел возле рабочего стола Глеба и втихомолку пытался изобразить угольком на четвертушке бумаги человеческое лицо.
— Гаврюшка! Что еще за прорубь?!
И Гаврюшка честно рассказал о событиях той ночи.
Деревнин задумался, и крепко задумался.
— Ты-то что в такую пору на берегу делал? — спросил он Чекмая.
— Домой, в Заречье, шел, — буркнул тот.
Тогда Деревнин с трудом встал и вдруг бухнулся перед Чекмаем на колени.
— Прости меня, дурня старого! Прости, Христа ради.
— Бог простит, — отвечал Чекмай, несколько удивленный; он не знал, что значил внук для старого подьячего.
Глеб помог Ивану Андреичу встать.
— Хочу тебе отслужить, — сказал Деревнин. — Ты наш род от истребления спас, ты это понимаешь? Не стало бы внука — мне и жить незачем, сыны мои давно померли, Авдотья девок родила…
— А ведь можешь отслужить. Ты, Иван Андреич, ведь в Старом Земском дворе служил? Значит, доводилось тебе вести розыск? — спросил Чекмай.
— Да кабы за каждого злодея и душегуба, которые через мои руки прошли, я бы сейчас по рублю получил — жил бы не хуже князя! — похвалился старый подьячий.
— Коли так — помоги докопаться, за что Гаврилу убить хотели. Да и тебя, кстати. Вы тут, в Вологде, люди новые, никому дорогу не перебежали, никого разозлить не успели, так что же все эти злодейства значат?
Глеб уселся поудобнее. Он от природы был любознателен, а тут предстояло настоящее удовольствие для пытливого ума. Митька тоже приготовился слушать.
— Ехали мы вместе с Мартьяном Гречишниковым. По дороге ничего такого не случилось. Потом дня два пожили у Кузьмы Гречишникова. И там все было тихо и мирно. Далее — Кузьмина баба сыскала нам другое жилье. Перебрались, стали хозяйство налаживать. И видели вологжане мою жену с невесткой разве что на торгу — так бабы на торгу поругаются из-за деньги и помирятся, это не повод для смертоубийства. Стало быть, что-то произошло, когда Гаврюшку определили в пономари, — рассудил Деревнин. — Что-то, связанное с Успенским храмом.
— Пока что мы рассуждаем одинаково, — сказал Чекмай. — Я его расспрашивал, он ничего не знает. Гаврила, поди сюда!
— Ты, добрый человек… прости, не могу тебя поганым именем называть… Ты его расспрашивал как умел. А я буду по-своему.
Гаврюшка встал перед дедом.
— Ты боишься, что наговоришь всякой чуши, а тебе либо не поверят, либо за это накажут, — продолжал старый подьячий. — Наказывать тебя никто не станет. Так что начинай сначала — как ты встретился с отцом Памфилом, царствие ему небесное, как он тебя к делу приставил, и не перешел ли ты случаем дорогу кому-то из старых пономарей. Ты молодой, голос у тебя звонкий, память отменная, кто-то мог весь на желчь от зависти изойти.
— Мог, — согласился Гаврюшка.
— Ну так давай час за часом рассказывай о своей пономарской службе.
Чекмаю стало любопытно. Он много чего в жизни умел, а вот так мирно и терпеливо говорить с людьми, когда у самого душа кипит, — нет. И он присматривался, учась этому искусству, которое тоже однажды могло бы пригодиться.
Гаврюшка, не понимая, к чему клонит дед, рассказал, как проверяли его способность к внятному чтению, как впервые мыл полы в алтаре и в ризнице, как бабка Анна учила выжимать тряпку. Увлекшись, поведал, как чинил малый поплавок в лампаде перед образом Николы-угодника и как отец Памфил застал его за возней с кадилом — правда, с пустым, без угольков. Гаврюшка учился взмахивать им, как это делал отец Памфил, обходя храм и словно бы благословляя склонивших головы прихожан сизыми облачками душистого ладанного дыма. Добрый батюшка не ругал, только посмотрел укоризненно и отобрал кадило.
— А что было потом? — спросил Деревнин.
Гаврюшка в своем повествовании дошел до того дня, как после утренней службы сбегал на колодезь и притащил в храм ведро ледяной воды. И тут он замолчал.
— Ну что же ты? — спросил дед.
— И я понес воду в алтарь, поставил там, чтобы постояла… и согрелась… хоть немного…
— Когда ты нес воду, случилось что-то, о чем ты не хочешь говорить. Вот те крест, что бы ты ни натворил — ничего тебе за это не будет. — Деревнин перекрестился.
— Да, не будет! Знаю я, как это — не будет! Опять заругаешься, будто я на нее напраслину возвожу, да и дашь подзатыльник!
— Так, так… И ты не хотел, чтобы я ругался? Но кому-то же ты все рассказал?
— Матушке.
— И что матушка?
— Велела ничего тебе не говорить. Сказала — они-то помирятся, а ты во всем останешься виноват!
— С кем это я помирюсь?..
И тут Деревнин все понял.
— Ты видел в храме мою Авдотью! Она тайно от меня туда пошла. Ведь так?
— Так…
— И отчего этот богомольный поход должен был быть от меня скрыт? Она там с кем-то встретилась? С каким-то молодцом? — Деревнин вспомнил, что Авдотья не желала идти с ним под венец, что был у нее вроде другой жених, но родители приказали — деваться ей было некуда.
— Ни с каким молодцом, а с нашим певчим Матвеем!
— Еще того не легче… — пробормотал Глеб. Матвея он знал по церковным делам и знал также, что этот детина отродясь не бывал в Москве, Авдотья же, как он понял, отродясь из Москвы не выезжала.
— И что Матвей? За руку ее брал? Шептался с ней? — продолжал Деревнин, уже не на шутку сердясь и негодуя.
Как-то показал ему знакомый священник некое писание, названное «Списком исповедных вопросов». Деревнин читал и ужасался: там такие стыдные вещи были, о каких он и помыслить не мог. Когда же дошел до вопроса, не совершала ли исповедуемая совокупления с иереем в храме Божьем, то чуть навеки дара речи не лишился. И тот священник сказал: раз есть вопрос, стало, такое случалось иногда. «Список» этот Деревнин надолго запомнил — и вот теперь память его подсунула.
Деревнин искренне полагал, что женщина, познавшая близость, может ради этакой сласти за считаные мгновения сговориться с незнакомым молодцом. Тем более — знал, что Авдотья давно брачных радостей не получала.
Как совершить блудное дело в храме — он и вообразить не мог; разве что привести блудницу либо прелюбодейку в ризницу? А певчий туда вполне может попасть…
Гаврюшка, разумеется, не понял, что у деда в душе творится.
— А чего ее за руку держать? Она ему вот такой сверточек отдала и сразу убежала.
Чекмай стукнул кулаком по столу.
