— Это ж она весточку из Москвы для Анисимова привезла! А Матюшка негодный Анисимову служит, в певчих он — чтобы все знали при нужде, где его искать.
— Погоди, мил-человек, я еще не все понял! Гаврила, она тебя в том храме видела?
— Нет, потом видела, когда всем врала, будто в Успенском храме отродясь не бывала, а я на нее смотрел… она на меня взглянула… вот тогда она, видать, и поняла… А теперь я же и окажусь виноват, что тебе на нее наговорил! — воскликнул Гаврюшка.
— Нет, ты правильно сделал, что все деду рассказал, — поддержал Гаврюшку Глеб. — Кабы ты то же самое сразу рассказал нам с Чекмаем, может, и отец Памфил жив бы остался.
— Да что ж то за весточка, из-за которой людей убивают? — спросил возмущенный подьячий.
— А вот такая весточка, что из-за нее, статочно, еще немало народу убьют, — отвечал Чекмай. — Никто не должен был знать, что она привезена в Вологду. Эти злодеи, видать, думали, будто внук тебе все рассказал, и потому тебя тоже надобно порешить. И они ловко выманили вас с отцом Памфилом в лес.
— Так что же в ней такое?
— Про то тебе знать незачем. Спасся — и благодари Господа, — отрубил Чекмай.
— В дураках меня держишь? Я в приказе служил, когда ты еще за бабью титьку держался! — вспылил Деревнин. Он бы не стал распаляться гневом на Чекмая, но был слишком взбудоражен странным приключением Авдотьи.
— Господи, за что мне эта мука? — взмолился Митька. Он был по натуре миролюбив и плохо переносил, когда в одной с ним комнате затевали склоку.
— Да будет вам, — вмешался Глеб. — Давайте лучше думать, куда их спрятать — и Гаврюшку, и тебя, Иван Андреич. Не в Москву же их отправлять.
— Спрятать их надобно, — поддержал Митька. — Может, в Ильинской обители, у иноков?
— Ильинской обители жертвует деньги купец Акишев, а он в друзьях у Анисимова. Опасно, — сказал Чекмай. — Да и вообще в обитель их отправлять — большая морока. Могут не принять. В какой-либо слободе разве?
Тут прибежала Ульянушка, очень довольная мыльней, раскрасневшаяся, с головой, обмотанной льняным полотенцем, и сразу скрылась за холщовой занавеской — собиралась сушить распущенные волосы. Глеб проводил ее взглядом, а во взгляде была гордость: вот ведь какая красавица меня полюбила!
— Слободы в Вологде есть, так они малы, и все там друг друга знают, новых людей скоро приметят. И это, выходит, опасно. Хоть с обозом их в Холмогоры посылай! — пошутил Глеб.
— А почему бы нет? — спросил Чекмай. — Там можно спрятаться до поры у поморов.
— До какой еще поры? — сердито полюбопытствовал Деревнин. — И какого ляда вы за меня решаете, где мне жить?
Он не желал уезжать из Вологды, не распутав козней преступной и распутной жены.
Глеб страх как не любил противоречий. Чекмай — тот открыто говорил, когда ему что не по нраву, а Глеб мог, малость выждав, высказаться витиевато — хоть за ним записывай и в церковную проповедь вставляй.
— Иван Андреич, ты Священное Писание читал? — спросил Глеб.
— Читал! На что тебе?
— И «от Иоанна» читал?
Тут Деревнин задумался: которое же из них было «от Иоанна» и при чем тут Холмогоры?
— Что там Господь Иисус сказал Петру, не помнишь? А я, вишь, помню. Сказал примерно так: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил куда хотел, а состаришься — то другой тебя препояшет и поведет, куда не хочешь. Ну, что, вспомнил?
Деревнин ничего не ответил. А потому не ответил — он эти слова и в Москве часто вспоминал, понимая, что теряет силы и зрение. Потом, когда Гречишников своей волей вывез подьячего из Москвы вместе с семейством, они опять всю дорогу на ум приходили. И вот, извольте радоваться, — Глеб…
Митька засмеялся — ему нравилось, когда Глеб, много чего читавший и повидавший, вдруг сажает кого-то в лужу.
— Никуда не поеду, — заявил Деревнин.
— Ну так одевайся и ступай прочь. Можешь прямо на торг, спроси там, где анисимовские лавки. Там тебе будут рады. Только погоди… Глеб! Дай ему бумагу и перо с чернильницей. Пусть сперва духовную напишет!
Деревнин крепко задумался. Погибать ему не хотелось — набравшись страха в зимнем лесу, уже приготовившись к смерти, теперь он желал жить.
— Кто он, тот Анисимов? — спросил подьячий. — Отчего хочет нас с внуком погубить?
— Скажи ему, Чекмай, хуже не будет, — попросил Глеб. — Он ведь никому не разболтает. А будет хоть что-то знать — сам, по своей воле, поедет в Холмогоры с Гаврилой.
Чекмай задумался.
— Дело нешуточное, — сказал Глеб Деревнину. — Сам знаешь, Иван Андреич, государя у нас нет, Москва чуть вся не сгорела, а бояре все мудрят, сейчас хотят на царство Владислава, припугнет их Заруцкий — захотят Маринку с ее сыночком, а ежели вдруг на Москву соберется идти Делагардий и выгонит поляков, то наши бояре с князьями отдадут трон шведскому королевичу, как, бишь, его… Словом, кто выгонит поляков и запугает бояр, того они и послушают. И наше славное купечество сговорилось с английскими купцами тут, в Вологде, что нельзя полагаться на Ляпунова, уж больно разномастное у него войско, опять же — с ним шли казаки Заруцкого. А надо собирать свое ополчение. Свое, понимаешь?
— А на какие шиши?
— На английские деньги. Но придумать это — мало, надобно и с теми из бояр и князей, кто сейчас в Кремле засел, сговориться. Статочно, в сверточке, что привезла твоя жена, важные вести о том, кто встал на английскую сторону. Статочно — там имена… А уж к кому далее та грамотка поедет — можно лишь догадываться.
— А что будет, коли это войско, на английские деньги собранное, возьмет Москву?
— Ты, видно, не знаешь, а наши купчишки принялись слух распускать: английский-де король — православной веры. Теперь понял, Иван Андреич? Купцам ведь что нужно? Порядок в государстве, чтобы оно налетчиков истребило и торговлю поощряло. А кто на троне будет сидеть — им начхать, да хоть плясовой медведь с кольцом в носу. Лишь бы шли барыши… Правильно я сказал, а, Чекмай?
— Да, поди, правильно.
— И чем позже люди узнают, кто этой затеей руководит, кто в Москве готов принять спасение от англичан, тем лучше. Потому и Гаврила, и ты — опасные послухи. Может статься, и твоя жена в опасности, хоть она и не знает, что такое привезла, не бабьего это ума дело. А дальше — когда откроется морской путь, грамотку эту тайную с первым же судном в Англию повезут. И коли английский король пожелает — сюда пойдут на ополчение большие деньги. Так ли, Чекмай?
— Да, поди, так…
Сведения эти обрушились на Деревнина, словно толстенный пласт снега с покатой крыши. Он слушал и то понимал, то не понимал. Поэтому он молчал.
Ему было трудно признать, что правы эти люди, что гораздо его моложе и в приказах не служили; Чекмай — тот наверняка был в дружине у кого-то из князей, а Глеб иконописью промышлял. Им не приходилось вести розыск, а они вот ведут, как умеют, потому что более — некому…
