Игумен любопытствовал насчет московских дел, Деревнин — насчет архангельских. И тут было самое время пустить в ход то терпение, о котором он проповедовал Глебу.
Утешением ему служила озорная мыслишка: Чекмай, пусть он и удалой молодец, а не сумел бы так ладно и складно потолковать с игуменом, завоевать его расположение и сделать из него хорошего осведомителя. Куда там Чекмаю! Плечищи отрастил, а подлинного ума не нажил!
Дед с внуком вышли во двор обители и разом принюхались: изумительно пахло свежеиспеченным хлебом. После сухарей, к которым приучила обозная жизнь, это был прекраснейший в мире запах.
— Будь глаза пободрее — попросился бы на пекарню, — громко сообщил внуку Деревнин. — Дают же кому-то послушание — пекарям помогать. Опять же, просфорки печь — богоугодное дело. На Москве этим просвирни занимаются, а сюда баб не пустят. Вишь, до чего я с отцом Иоанном договорился — просфорки печь пожелал… руки — тестом заняты, голова — мыслями о божественном, на языке — молитовка, чем в мои годы плохо?
Гаврюшка не знал, что отвечать.
— Ну, будет о божественном. А теперь слушай меня, — тихо сказал Деревнин. — Ты будешь тут моими глазами и ушами. Ты отрок неглупый, смекалистый. Хоть я тебя и ругал, и шпынял, да без этого нельзя. Ты пойдешь на пристань и наймешься там хоть в какие подручные. И говори всем, что сбежал-де из дома, потому — ты вымоленное дитя, тебе по родительскому обету следовало принять постриг. И затем говори, что обучен грамоте, чтению и письму. Это не враки — так ведь оно и есть. Я ведь тебя и сложению с вычитанием учил — чаял, пойдешь на службу, там без этого никак. Тебе сделают испытание — не бойся! Я чай, ты в Вологде писать не разучился. И следи, когда появится английское судно! Я отродясь не видывал, как такие суда к пристани идут и что с ними там делают. Потому за всем следи и всякую мелочь запоминай, чтобы мне пересказать. Особливо — кто на том судне главный. Понял?
— Понял!
— Будешь ко мне приходить и все докладывать. Я, покуда ехали, присмотрелся к обозу. Были среди купцов совсем простые, одно знают — купить за деньгу, продать за рубль. Этих Анисимов вряд ли к своей затее приплел. А было несколько человек, которые наверняка ему служат, — молоды, шустры, готовы на всякие хитрые затеи, лишь бы подняться и над всеми возвыситься. Я их лиц-то не разглядел, а имена и прозвания знаю.
Не зря старый подьячий выспрашивал Митьку. В голове у Деревнина улеглись имена тех, кто дружился с купчиной Анисимовым и мог участвовать в его замыслах. Когда он совместил этот умозрительный список со своими попутчиками, то сделал разумный вывод: послание у кого-то из них.
— Запоминай! Савва Дементьев, Третьяк Яковлев…
— Этих знаю. Дементьев на левый глаз крив, его ни с кем не спутаешь, а Яковлев поперек себя шире, — перебил деда Гаврюшка, но тот не обиделся. Тем более что кривого-то глаза он и не разглядел.
— Еще Богдан Шипицын…
— И этого знаю. У него речь — еле разберешь, так частит.
— Еще Неустрой Иванов, а как его крестили — поди, никто в обозе и не знал, кликали: эй, Неустройко, Неустройко!
Гаврюшка задумался.
— Не тот ли, что вез бочата с медом да воск, да бараньи шкуры? — неуверенно спросил он.
— Сдается, тот. Кто-то из них непременно пойдет знакомиться с главным мореходом.
— С капитаном, дедушка!
Гаврюшка был очень горд, что знает слово, которому обучил Теренко, а дед такого слова не знает.
— Может, и так. У одного из них, статочно, та окаянная грамота, из-за которой нас с тобой чуть не погубили. Насколько я понимаю, сразу он с собой ту проклятую грамоту не принесет, а сперва договорится, растолкует, от кого он. Для того он наймет толмача. И вот тут на тебя вся надежда. Коли поймешь, у кого грамота, прибежишь ко мне, а уж дальше действовать буду я!
— Ты?
— Я. Сидючи в обители, я не только Богу молиться стану.
Служба на Старом Земском дворе научила подьячего многим хитростям.
Но Гаврюшка не стал ломать голову над странными затеями деда. Он остановил спешащего к высоченной деревянной колокольне молодого инока, подвел его к Деревнину, а тот сказал: велено-де указать, где пустующая келья отца Варсонофия, что на другой день после Благовещенья преставился. Инок задержал другого, и так деда с внуком передавали из рук в руки, пока они не оказались в маленькой келейке, удивительно теплой, куда им принесли войлоки, а укрываться можно собственными тулупом да шубейкой.
— Хорошо тут, — сказал Деревнин. — Все строение — деревянное, а дерево тепло держит. В каменной келье мы бы и под меховыми одеялами озябли… Запомнил ли, как от врат сюда идти?
— От врат поворотя налево, обогнуть деревянную церковь да колокольню, и тут будет длинный терем в два яруса, наше крыльцо — второе.
— Держи. Купишь себе на пристани хоть какой пирог. А я уж дотерплю до трапезы.
Гаврюшка обрадовался, дар был щедрый — целая деньга. И помчался к монастырским воротам.
Острог, посреди которого оказалась обитель, стоял прямо над водой, но достаточно высоко, чтобы паводком его не тронуло. Гаврюшка не представлял себе, как может выглядеть пристань, он видел разве что мостки на Яузе, к которым причаливали рыбачьи лодки, но что такое Яуза в сравнении с Двиной? Все равно что мышь в сравнении с мощным конем-возником. Яуза там, где в ней тайком от деда купался Гаврюшка, была шириной не более десяти сажен. А Двина — три сотни сажен по меньшей мере!
Он увидел торчащие из прибрежного льда причалы, вытащенные на берег дощатые лодьи длиной по четыре и более сажен, а в ширину — сажени полторы, не меньше. Их уже готовили к летней работе — варили на кострах смолу, щедро поливали и мазали деревянными лопатками проконопаченные пенькой борта. Кое-где лед был расколот и виднелись пятачки воды.
Подальше у прорубей сидели рыболовы, они перекликались с берегом. И увидел Гаврюшка девку, которая неслась по реке со скоростью аргамака. Сделав резкий поворот, она подлетела к причалу и взялась за него рукой. Тут Гаврюшка наконец заметил, что на ногах у нее короткие и широкие лыжи. Едучи в обозе, он слыхал про это средство передвижения, но плохо его себе представлял.
Приходили на берег бабы, у которых были свои уговоры с рыбаками. Тут же носились мальчишки — если всю зиму просидишь в тятькиной избе, которую топят по-черному, прокоптишься и затоскуешь, то майское солнце сводит с ума. Но и мальчишек приставили к делу — дали им деревянные ведра и велели таскать ледяную поду из проруби, чтобы поливать просмоленную лодью. А вот чего на пристани не было — так это лоточников с пирогами. Видно, Деревнин тоже смутно представлял себе это место.
Гаврюшка с удивлением смотрел на возню с лодьей. Вылив на нее чуть ли не полсотни ведер, мужчины подвели снизу шесты и стали передвигать ее к воде. Там ее очень ловко перевернули и спихнули с мелководья. Лодья закачалась и встала.
