Немного подальше зимовал на берегу большой коч — в длину чуть ли не десяти сажен. Гаврюшка задумался: как же этакое чудище до воды дотащить? Потом сообразил — вода сама к нему придет, на то и паводок.
Сперва Гаврюшка думал подойти к местным жителям и спросить — не появлялись ли тут люди из пришедшего днем обоза. Он искал Теренка. Но оказалось, что речь тут — особая. Он и в Вологде был озадачен выговором, непохожим на московский. А тут еще и непонятных слов хватало.
Наконец он пошел наугад туда, где остановился обоз. Разумеется, большая часть саней уже расползлась к стоявшим неподалеку от берега складам и амбарам. Но Гаврюшке повезло — ему сказали, куда пошел со старшими мужиками Теренко. Они встретились, и тут же Гаврюшка чуть ли не взахлеб принялся рассказывать, что видел на пристани.
— Паводок скоро, — сказал дед, служивший сторожем при двух амбарах. — Вы вовремя прибежали. Только не вздумайте, когда лед пойдет, по льдинам-то скакать. Здешние парнишки так балуются и каждую весну двое, не то трое тонут.
— Паводок кончится, лед сойдет, а когда английские суда приплывут? — спросил Гаврюшка.
— Не приплывут, а прибегут. Плавает дерьмо в проруби, — осадил его дед. — Когда в море вода очистится. Но это уж скоро. Эй, Савва! Савва! Ступай сюда! Тут твоим тюкам места мало!
— Как это мало? — Купец в распахнутой шубе скорым шагом подошел к огромным дверям амбара. — Ну-ка, показывай!
Гаврюшка признал одного из тех, за кем присматривать велел дед.
— А вот так и мало. Тут твои бухты каната чуть ли не под самый потолок, тот угол занял Москвитянин со своими холстами, тут зерно. А его под самую крышу класть нельзя. Холсты промокнут — полбеды, а зерно подмокнет — будет с ним горя. Это высыпай на теплом месте, вороши, суши! Коли вовремя застанешь — может, спасешь. А нет — начнет преть и гореть. Его потом и скотина жрать не станет.
— Чье зерно? — сердито спросил Савва Дементьев, тыча пальцем в мешки.
— Немчинское. Его еще зимой кто-то из немчинов привез. Зимой-то, в холоде, что с ним сделается? А теперь уже солнце пригревает.
Дементьев огляделся и увидел Гаврюшку. Он сразу признал отрока, с которым путешествовал в одном обозе.
— Эй ты, Ивашка, что ли? Ступай сюда! Сбегай к тем дальним амбарам, сыщи мне Третьяка Яковлева, ты его должен знать, вы с дедом Вахромеем на его санях ехали.
Гаврюшка уже привык к новому имени, а собственное не то чтобы стал забывать — оно ему разонравилось. В Москве быть Гаврюшкой — полбеды, а в Вологде лучше, чтобы звали Гаврилком. Вон Терентий на севере — Теренко, имя звучное. А на Москве был бы Терешкой — и никакого в том почтения от окружающих.
В обозе все звали Ивашкой, но тут, в Архангельском остроге и в посаде, лучше бы подошло другое имя — Иванко.
Яковлев, ростом — с Гаврюшку, а годами — около тридцати, весил не менее восьми пудов, рожу имел широкую и радостную, бородищу — не очень длинную, но густую, торчком во все стороны, прищур глаз — какой-то вовсе нерусский. Он поспешил на зов, и далее начался спор между купцами, из которого Гаврюшка понял одно: некий английский купец, живший в Вологде, поручил Яковлеву отправить свое зерно за море своему товарищу и заплатил за это, но поручил также — ежели на корабле, первом или втором, прибудет человек, готовый купить это зерно, то продавать за определенную цену. И дальше зашла о речь о таких деньжищах, что Гаврюшку оторопь взяла: казалось, если всю Вологду, с домами и скотом, продать — и то таких деньжищ не выручишь. Для купцов же, имевших дело с Англией, тысячи рублей были явлением обыкновенным и даже, сдается, ничтожным.
Зерно, которое занимало нужное Дементьеву место, как раз и ждало Яковлева. И купцы решали, как вбить весь товар в амбар, чтобы все остались довольны. При этом они прогуливались взад-вперед.
Амбарный сторож тоже слушал Яковлева с Дементьевым, когда близко подходили, но при этом хмурился.
— А что значит — когда зерно горит? — спросил его Гаврюшка. — Прямо мешки пламенем занимаются?
— Нет, такого я еще не видал. А вот преет и жар дает. Коли отсыреет.
— Какой жар?
— Такой, что рука еле терпит. Надо было мне еще раньше полезть туда, потрогать мешки, но как навезли товара — к ним и не подберешься.
— А давай, дедушка, я полезу, потрогаю! — предложил любознательный Гаврюшка.
— Ну, коли не лень…
Гаврюшка лазить любил, быстро перебрался через рогожные кули и тюки, сунул руку между мешками — и сразу отдернул. Терпеть можно было, но он испугался.
— Батюшки-светы! — воскликнул сторож, увидев Гаврюшкино лицо. — Ахти мне, не уберег… Вылезай скорее…
— Что ж теперь делать? — спросил Гаврюшка.
— Сушить скорее. Ради бога, беги вон туда, видишь, где лошади стоят? Там спроси Овдокима, Перфирьева сына, скажи — батька зовет, пусть бежит скорее.
Потом Гаврюшку послали за каким-то Тимофеем, Тимофей Христом-Богом просил бежать к избам на краю посада, привести свою бабу с дочкой. Купцы ушли — после долгой дороги желали в мыльню и наконец славно поужинать. А сторож с семейством, расстелив на солнечном месте рогожи, взялся ворошить граблями и сушить запревшее зерно. К счастью, не все мешки пострадали, но мороки хватило.
Вечер все не наступал и не наступал. Гаврюшка, которому, как родному, сунули в руки грабли, так намахался — хотел уже сесть да отдохнуть, к тому же проголодался. Наконец он сказал, что дед ждет в трапезной, иноки ради него откладывать трапезу не станут.
Овдоким, услышав это, расхохотался.
— Да они уж все давно поели, и вечернее правило вычитали, и кто Неусыпаемую Псалтирь ночью читает — поди, уж до середины добрались.
— Ночью?..
— Ночь давно, у нас и такие ночи случаются, что солнце заходит — и тут же восходит. Погоди-ка! Ворота в обители на ночь запираются. Тебе больше идти некуда?
— Мы с дедом там остановились.
И тут же бабы подняли шум — кому приютить нечаянного трудника.
Гаврюшка попал в обитель на следующий день ко второй трапезе — первая прошла без него, и он не жалел об этом — в избе Овдокима Перфирьева сына покормили хлебом и копченой треской. Всяко лучше, чем жидкая каша в монастырской трапезной.
— Где ж ты пропадал, олух царя небесного? — напустился Деревнин на внука. — Я уж думал, река тебя унесла.
— Еще нескоро унесет, — отвечал внук. — А только после ледохода. А старые люди говорили — на Сухоне лед тронулся, мы вовремя от головы ледохода ушли.
— Как они могут это знать?
— По приметам.
— И что сейчас на пристани?
— А ничего. Лодьи смолят, подальше — кочи смолят. Лоточников с пирогами ни одного нет, и купцов там тоже — ни одного нет.
Деревнин насупился — не желал признавать себя дураком.
