— Господи, на все Твоя святая воля!
— Дедушка, нужно собираться! Третьяк Иваныч хочет завтра уйти на насаде, так чтобы самим отвезти это…
— Нет. Мы пока тут останемся.
— Зачем?
— Во-первых, в Вологде нам делать нечего. Во-вторых, нельзя тебе там состоять при Яковлеве. Он с Анисимовым дружен, тебя там могут яковлевские и анисимовские знакомцы увидеть, и тот сукин сын Матвей, что тебя в прорубь сунул. То-то удивятся — нырнул у Насон-города, вынырнул у Двинской губы.
— Да-а…
— В-третьих, надобно еще тут побыть. Хочу понять, что это за дурная затея с английским королем. Наш игумен на берегу бывал, с английскими купцами говорил, толмача для того нанял. Вот хочу понять — что ему те купцы наговорили. Что за король и с чего вдруг взяли, будто он хочет наше царство под себя…
Гаврюшка вздохнул. Он знал, что Теренко поневоле возвращается в Вологду, раз уж побег не удался. И ему хотелось плыть вместе с Теренком, а не скучать при Иване Андреиче.
— Чернильницу не потерял? — строго спросил Деревнин.
— Куда она денется…
— Доставай бумагу, садись.
Гаврюшка сел за крохотный столик и отвинтил крышечку чернильницы, потом достал из пенала перо.
— Пиши, — сказал внуку Деревнин. — Пиши так: от раба Божия Вохромея детушкам его — поклон.
— А?..
— Так надобно. Всякое может случиться — если письмо попадет в дурные руки, так чтоб не догадались. Пиши! «Милостью Божьей мы с Иванушком живы, здравы, сыты. Видели, как пришло английское судно. Знатное судно, двадцати сажен длиной. И мы исполнили все, как было велено. Посылаю вам подарочек. Он должен был за море ехать, да не доехал. Тут в Архангельской обители и в посаде говорят всякое. Ждут на царство английского короля и очень тому рады. Откуда сие известие взялось — вы, детушки, сами поняли. Мы же с отроком останемся ждать другого судна. Может статься, услышим и другие известия, о чем изволим к вам отписать». Все. Подпись ставить не стану. Увяжи все вместе.
— Во что?
— Во что! Ну хоть рогожку какую раздобудь… Да, точно, рогожку. Потом беги к насаду, найди там мужика поглупее, дай ему три копейки. Скажи — пусть найдет в Заречье избу, где стоит богомаз Глеб, и туда снесет. И с Третьяком Яковлевым распростись честь по чести.
— Он ведь сапоги новые обещал…
— Обещал, да забыл. Деньги, о каких срядились, все отдал?
— За ним еще четыре копейки кормовых.
— Забери. Скажи — Вохромей Ильич о постриге помышляет, тебе нужно при нем пока быть. И благодари, что тебя, сироту, призрел, был к тебе милостив.
— Какой же я сирота? У меня матушка есть!
— Молчи! Так положено. Учись! Когда государю челобитную подают, так будь у тебя и отец, и мать, а все равно: «М ы, сироты твои государевы…» Ох…
— Что, дедушка?
— Что, что… плохо нам без государя…
— Плохо, — согласился Гаврюшка.
Глава 11
Грамота
В избе иконописца всяк занимался своим делом.
Ульянушка, истопив печь, почистила принесенную с торга репу. Она уже приготовила горшки и чистую солому. Плотно уложив репу в горшок, она затыкала устье туго свитой в жгут соломой и ставила тот горшок вверх дном в печь. Ульянушка задумала славное лакомство. Пареная репа с медом — и недорого, и вкусно, а ежели дед Чекмай вдруг начнет воротить нос от сладкого — то пусть поливает нарезанные кружками репки постным маслом. Оно и душеспасительно получится.
Глеб тихо беседовал с вологжанином Самсоном Лукиным, также иконописцем, о хорошем заказе для Ильинской обители.
Митька возился с липовыми чурочками, что затеял — неведомо. Его спросили — не шахматы ли собрался резать. Он ответил — нет.
Чекмай, тяжко вздыхая, смотрел в рукописный «Пролог». Но не читал — голова иным была занята.
И тут в наружную дверь постучали.
Поскольку мужчины были заняты, впускать гостя пошла Ульянушка.
Это оказался низкорослый мужичок довольно сомнительного вида.
— Сказывали, тут богомаз стоит?
— Я богомаз, — ответил Глеб.
— Глебом звать?
— Глебом.
— Стало, тебе велено передать. Но скажи слово.
Чекмай вскочил и захлопнул «Пролог».
— Какое еще слово?
— Кого ты в Архангельский острог посылал. Не то отдам тебе — а потом во весь век не рассчитаюсь.
— Он прав, — сказал Чекмай. — Мы посылали туда двоих — старика и отрока четырнадцати лет. Уж не ведаю, кто из них тебе для нас грамотку дал. Старик седат, сутул, щурится — у него глаза хворые. Отрок мне по плечо, волосы светлые, лицом на деда смахивает, когда подрастет — такой же нос будет, что на семерых рос, а одному достался.
— Про старика не знаю, отрок был. Он самый.
— Ну так давай грамотку! — потребовал Чекмай.
— Нет, там не грамотка. Может, тут, в Заречье, другой богомаз Глеб есть? Развелось же вас…
— Старика звать Вохромеем Ильичом! А отрока Ивашкой! — вспомнил придуманные имена Глеб.
— Про старика не знаю, не было никакого старика. Отрок был.
— Ивашка?
— Ивашка, поди. Ну, стало, он. Да только то не грамотка.
Мужичок достал из-за пазухи сверток, завернутый в кусок рогожи и обвязанный для надежности веревкой.
Глеб и Чекмай переглянулись.
— Видно, там не только грамотка, — сказал Глеб. — Ну да развернем — разберемся.
— Мне бы за труды, — молвил мужичок.
— За труды тебе в Архангельском остроге дали, ну да ладно, держи две деньги. — Чекмай достал монетки.
Стоило мужику выйти, как Чекмай с Глебом накинулись на сверток. Схватили с двух сторон — и замерли, не дыша.
— Да вы зубами, что ли, его драть собрались? — удивилась Ульянушка. — Глебушка, вот же твой ножик.
И сразу протянула мужу короткий нож, лежавший на рабочем столе.
Веревку разрезали, сверток вскрыли и обнаружили в нем другой, поверх которого лежал бумажный лист.
Это было послание от Деревнина.
— Матушка Пресвятая Богородица! — воскликнул, прочитав, Глеб. — Они там, в Архангельском остроге, совсем ума лишились! Английского короля им подавай!
— Не они ума лишились, а их ума лишили, — поправил Чекмай. — Я уже про эту затею слыхал, сперва собственным ушам не поверил, потом понял — дело нешуточное. Ну-ка, поглядим, что тут за подарочек. Неужто Ивану Андреичу удалось-таки выкрасть то послание? Ввек бы не поверил!
Во втором свертке обнаружили с дюжину сложенных вчетверо листов.
