— Пищаль проста и надежна. Думаю, они и пушками разживутся…
— Про то, где и как они хотят добыть оружие, — точно сказать не могу, лишь предполагаю. Но знаю — об этом они судили и рядили. Купец Белоусов искал старых оружейников, что сами ничего уже не изготовят, а чинить умеют. И это — все, что я мог разведать, уж прости…
— Ты себя, брат, не кори понапрасну, — сказал князь. — То, для чего я тебя посылал, ты выполнил. Главное — мы правду знаем. Но посылал-то я тебя, когда был здоров и способен саблей махать. А теперь — сам видишь…
— Что вижу?
— Бессилен я. И помирать нельзя — на кого княгиню с детьми оставлю? Вот и застрял — меж тем светом и этим.
— Нельзя тебе помирать. — Чекмай вздохнул. — Думали, докопаюсь я до корня измены, а ты взмахнешь сабелькой…
— Ты так себе это представлял?
— Да почитай что так. Когда узнал, что тебя чуть живого из Троице-Сергия притащили, думал — напьюсь, да и сдохну. Но вот как-то уцелел. Эх, был бы я тогда при тебе — прикрыл бы!
— Да прикрывали…
— Как оно было?
— Мирошка! Вели бабам — пусть сюда стол вынесут, тут пусть накроют. Ты, я чай, голоден. Молчи, вижу! Ну, как было… Расстались мы с тобой в Рязани, и оттуда ты поехал в Вологду, я — к себе в Зарайск. Зарайцы, поди, до сих пор меня воеводой считают… Прискакал — и как будто на плечах беду притащил. Ночью на Зарайск напал Гришка Сумбулов. Мне говорили: князь, угомонись, отсидимся в кремле. Но на меня накатило: не могу у моря погоды ждать, того дождусь, что он посадский люд перебьет! Вышли мы с ратными людьми из кремля в посад, а там Гришкина свора лютует. Посадские нас увидели — ожили! Все вместе выгнали мы Гришку из Зарайска, за ним я десяток конных послал, донесли — казаки, что он привел, убрались в Литву, а сам он побежал в Москву. А вот потом я, сдается, дал маху. Поверил, будто Заруцкий… Ну да бог с ним, теперь-то я понял…
— Мы в Вологде получали сведения из Ярославля, от тамошнего воеводы, — сказал Чекмай. — И как ты оказался в Москве — я понимаю. Все под Москвой оказались — и Калуга, и Казань, и Муром… Все хотели очистить Москву.
— Да, ты правильно понимаешь — я был именно в Москве, — ответил князь. — И очень жалел, что тебя со мной нет.
— Ты хотел поднять Москву против ополоумевших бояр.
— Да и поднял бы. Бояре опередили. Стакнулись с панами…
— Чего и следовало ожидать…
Чекмаю и в голову не приходило упрекнуть князя в том, что он опоздал или что-то сделал не так. Они слишком хорошо знали друг друга. Да и какой прок в махании кулаками после драки?
— Гонсевский велел ставить пушки на стенах Кремля и Китай-города. Поляки погнали наших помогать им, те воспротивились, кровь пролилась, началась резня. Тогда взялись за оружие Белый город и Земляной город, Замоскворечье. На всех колокольнях ударили в набат. Улицы загородили санями с дровами и скамьями. Поляки послали конницу — не прошла. Из Кремля вышли немецкие рейтары… А я на Сретенке, на нашем подворье, чуть ли не один — без ратников. Я — в седло, коня — в намет, кругом стрельба, вой! Поскакал, привел стрельцов, встал с ними на Сретенке, у Введенской церкви. С Пушкарского двора мне пушки привезли. День мы бились. Бутурлин со своими — на Кулишках, не пускал панов к Яузским воротам, Иван Колтовский в Замоскворечье не пускал, даже из пушек по Кремлю палил. Тогда-то паны Москву и подпалили…
— Сказывали, ты дольше всех продержался.
— Может, и так. Как в голову ранили — помню, как в ногу — нет, без чувств свалился с коня. Верные люди вынесли… Дорогу помню — как дурной сон. Очнулся в келье, рядом инок. Где я — спрашиваю. К Троице-Сергию, говорит, тебя привезли, и лежи тихо, молись Богу. Лежал, молился. Когда полегчало — уложили в возок, всякой дрянью закидали, сюда тайно повезли. Сказывали, и я, как ты, поседел. Так ли?
— Не так, а седых волос малость прибавилось. Да ты же знаешь — я чуть ли не с двадцати лет таков. За что-то Бог наказал, вот девки меня сторонятся, дед, говорят, пришел. Каково внуки поживают — осведомляются. А вдову своих лет я и сам не хочу, на что она мне?
Князь усмехнулся.
— Права была покойная матушка — жениться надобно смолоду. Она и тебя хотела было женить…
— Не приведи Господь! Что бы я теперь делал, будь у меня жена? За ее подол держался? Не то время, чтобы с бабами возиться… Стой! Ты ж крикнул, чтобы бабы принесли поесть! И чуть не забыл — привез я тебе подарочек.
Чекмай достал из-за пазухи заветный образок. Князь, взяв, приложился к нему.
— Нарочно для меня его выменял?
— Нарочно для тебя его написал хороший человек. А я ему молился — и вроде как с тобой говорил. Да не долетела моя молитовка…
— Долетела. Видишь — я жив остался.
Трапезу устроили тут же, на высоком крыльце, откуда было видно и ворота, и ведущую к ним неширокую дорогу. Вдруг князь, в одной руке держа ломоть хлеба, которым подчищал дно мисы с густой похлебкой, другую поднес ко лбу.
— Чекмай, глянь-ка! Иль мне мерещится?
— Тебе не мерещится! — Чекмай вскочил. — Эй, люди! К тыну, к воротам! Заряжай пищали! Детей и баб — с глаз долой!
К усадьбе неторопливо двигался конный отряд, впереди — два молодца в сверкающих на солнце колонтарях, в шлемах. Это было плохо — на латах не написано, поляк ли их надел, казак или русский. Немного утешало, что не подкрадывались эти люди, а ехали открыто.
— Уходи с крыльца, Христа ради, — сказал Чекмай князю. — Пулей не достали бы. Мирошка, помоги князю! А я — вниз.
И он сбежал с крыльца во двор.
При князе было несколько ратников, что пришли с ним к Москве из Зарайска, а потом привезли его в Мугреево. Они и держали оборону. В Чекмае, которого признал один из них, они сразу почуяли старшего: он уверенно расставил их вдоль тына и отдавал приказы твердым голосом, негромким, но исполненным силы.
Конные не стали подъезжать к самому тыну — увидели торчащие стволы пищалей. Они расступились, и из середины отряда выехали два попа — в полном облачении, в длинных рясах, с наперсными крестами, и с образами в руках.
Чекмай, стоя на скамье, с изумлением глядел на этих попов — он впервые видел, чтобы лицо духовного звания вот так запросто разъезжало в облачении верхом, да еще выставив перед собой образ.
— Вы кто таковы?! — крикнул он.
— Мы выборные люди из Нижнего Новгорода. Приехали просить князя оказать нам милость, — ответил тот из священников, что постарше.
— Всех впустить не могу, — подумав, ответил Чекмай. — Вы должны понимать — мы князя бережем.
— Всех и не надобно. Нас двоих и с нами еще третьего, он — Иван Кольцов, золотых дел мастер.
— Троих, стало быть… Прочим — там стоять! Молодцы, пищалей не опускать. Кто хоть качнется в сторону ворот — палить, — приказал Чекмай. — А вы, честные отцы, спешьтесь, войдете пешком, и ваш золотых дел мастер — также.
