Народу в церковь сбрелось немного — попадья Матрена, ее дочка и два маленьких поповича, какие-то глухие старухи, мужичок такого вида, словно вчера выполз из двухнедельного запоя, другой — малорослый, безбородый, очень похожий на щупленькую горбатую старушку. Митька доблестно отстоял всю службу и, дождавшись, пока отец Филипп, сняв облачение, выйдет из ризницы, подошел к нему под благословение.
— Ты уж прости, батюшка, что я на паперти игру затеял. От скуки это, право! И игра-то глупая.
— Грех в зернь и в кости играть, — сказал поп.
— Да сам знаю. Пользы тут никакой, разве что полушку выиграешь. А есть игры умственные, от них польза есть. Рассуждать учат.
— Все одно — грех. Всякая игра — грех.
На том и расстались.
Митька, придя ночевать в Заречье и строя замыслы на завтрашний день, заранее положил в мешок свою диковинку — шахматную доску. У купцов и даже лиц духовного звания, к которым его приглашали играть, были особые шахматные столики. Но не всюду за собой целый стол потащишь, да и не было в Глебовой избе лишнего места для Митькиного баловства. И он изготовил доску с клетками, с которой довольно долго возился — нужно было в липовой доске, склеенной из двух, вырезать окошечки, куда вставить кусочки из темного дуба, да чтобы впритирку. Но Митька обожал такую возню, особенно если можно было работать летом, на дворе, в тенечке, да еще песенку напевать.
Еще он сунул в мешок большой кисет с шахматными фигурками собственной работы, сделанными грубовато, ну да какие уж есть.
Глеб засиделся над книгой, и Ульянушка уже требовала из-за занавески, чтобы кончал жечь свечу и шел к ней. Ладно бы лучину, а то — свечу!
— Ты что затеял? — спросил Глеб.
— Да вот хочу ценного зверя подманить.
— Мудришь ты.
— Чекмай велел докопаться, что на канатном дворе деется.
— При чем тут шахматы?
— Без них не управлюсь. А ты бы дал мне две копейки или даже алтын. Потом с Чекмая стребуешь.
О том, что Чекмай оставил немного денег для ведения розыска, Митьке не докладывали.
За холщовой занавеской начиналась любовная возня. Митька вздохнул — повезло же Глебу! И вспомнил ту женщину в колымаге. Вдругорядь вздохнул — и тут кому-то повезло! Есть человек, для которого она снимает кику, волосник, расчесывает косы, скидывает сарафан, ложится в постель… Тут в Митькино воображение полезло все то, что связано с женской нежностью, он тихо ругнулся — блудные мысли не желали улетучиваться. Но он все же заснул.
Спозаранку, отрезав ломоть от ковриги и запив хлеб квасом, Митька поспешил в Козлену.
Сидеть на паперти в жаркий летний день — кому-то удовольствие, а кому-то и плохо сделается. Митька хорошо переносил зной, опять же — крещеный человек из дому без какой ни есть шапчонки не выходит. Ну а Ивашка — тот притерпелся.
Сперва сыграли в зернь, потом покидали кости. Наконец Митька полез в мешок.
— Ты мне, Иванушко, полюбился. Хочу тебе ремесло в руки дать. Не кости, нет! Кости — тьфу! Я такую игру знаю — в богатые дома зовут той игрой тешиться. И тебя будут звать.
— Да как я пойду-то?
Нищий имел в виду все сразу — и свою жалкую одежонку, и поврежденную свалившейся с телеги бочкой ногу.
— А я как хожу? Зимой за мной сани посылают. Летом — молодца с лошадкой. Ну, гляди…
Самого Митьку от скуки обучал игре мудрый старец, понимавший, что пятилетнее дитя сразу всего не упомнит. Сперва сражались на доске одними пешками, потом понемногу стали добавлять фигурки, и Митька понял — таким макаром можно научить любого, главное — терпение.
Время от времени останавливались прохожие, любопытствовали. Шахматного дива в Козлене еще не видывали, даже бабы склонялись над доской. Митька объяснял и просил денежку — за науку. Таким образом у игроков набрались две копейки с полушкой — деньги изрядные. А ближе к вечеру случилось неожиданное.
Поп Филипп шел на службу. Он желал прийти пораньше и уговорился с пономарем Степанком — чтобы Степанко под его присмотром убрал и вычистил алтарь, навел порядок в ризнице. Поп шествовал мирно, неспешно и вдруг увидел, что на паперти собрался народ, двое вроде бы сидят, а над ними склонились еще двое — согнув ноги в коленках и упершись в коленки кулаками. Батюшка, недоумевая, подошел поближе и поспел вовремя: Митька довел количество фигурок на доске до шести: три у Ивашки, три у него самого, — и объяснял, как которой следует двигаться и что из этого получится.
Когда бы фигурок было больше — отец Филипп даже не попытался бы понять, что там такого происходит, а турнул с паперти и игроков, и смотрельщикоа. Но их было мало, и можно было все понять. Он невольно прислушался и сам не заметил, что встал, как те двое, смешной раскорякой.
Смотрельщиками оказались два бобыля — Мишка-прядильщик и Гришка-домерщик. Митька их видел вчера на службе и запомнил. Мишка нес спряденную пеньку на канатный двор, да и застрял, а Гришка понемногу, очень осторожно, выходил из запоя, работать еще не мог, а чем-то занять себя хотел.
Митька двигал фигурки и так, и сяк, увлекся этим делом и не заметил, что зрителей прибавилось. Он опомнился, когда над ухом грянуло:
— Дурак!!!
И далее отец Филипп, схватившись за ладью, собственной рукой, вопреки всем шахматным правилам, перетащил ее туда, где ей, по его разумению, быть надлежало.
Митька, к счастью, знал, что шахматами увлекался сам покойный государь Иван Васильевич, которого вологжане по сей день очень уважали и одного не могли простить: что он не сделал Вологду столицей, как одно время, сказывали, собирался. Он тут же рассказал попу про государя и его бояр, про царя Бориса, с которым царь Иван при жизни игрывал, и про то, что на Москве шахматные фигурки, и деревянные, и костяные, продаются в Овощном ряду — и никто того более не запрещает.
Тем и кончилась ненависть грозного батюшки к играм.
Когда пришел пономарь Степанко, то не столь удивился, сколь испугался. Он поскорее уволок отца Филиппа в церковь, Мишка-прядильщик ахнул и поспешил на канатный двор, а Гришка-домерщик сказал:
— Ты завтра тоже приходи. Я со дня на день скоморохов жду, я им две домры изготовил, должны хорошо заплатить. Это ватага верная, там все без обмана. И я тебе заплачу, коли и меня поучишь.
— Приду. Это, брат, надежное ремесло. И еще тавлеи принесу.
— В тавлеи я умею!
— Сразимся?
— Сразимся!
Гришка сбегал к себе и принес два ломтя хлеба, присыпанных серой солью, а также кувшин с загадочным и очень кислым напитком, несколько похожим на квас. Выбирать не приходилось.
Митька опять остался на службу. А потом, после проповеди, отец Филипп просил его подождать.
— Точно ли сам государь шахматами забавлялся? — строго спросил он.
