— Сдается, ты жить одна не сможешь, — сказала Ульянушка. — Тебе бы замуж за хорошего человека, да нет времени затевать сватовство. А что, коли ты уедешь с детьми в Архангельский острог, к сыну и свекру? Мы бы могли тебя туда выпроводить. У нас в Заречье многие мужики ходят туда с обозами либо на стругах и насадах. Ежели заплатить — спрятали бы тебя с дочками в брюхе у большого насада. Главное — из Вологды выбраться. Ну? Согласна?
Ответа не было.
Настасья понимала, что таков единственный путь к спасению. Но вернуться под власть свекра? Она хорошо помнила свое московское житье — спокойное, мирное, да уж больно уединенное. Свекор при одной мысли, что хорошо бы невестку замуж отдать, возмутится: какое там замуж, пусть при мне будет и моих внуков растит!
И прости-прощай, мечта о Никите Юрьевиче…
— А что, коли попытаться найти Авдотью? — вдруг спросила Настасья.
По мнению Ульянушки, вопрос был невпопад. Но он имел тайный смысл: если Никита Юрьевич — брат Авдотьи, то, может, так бы удалось к нему хоть чуточку приблизиться?
— Думаешь, она где-то в Вологде, и у нее можно укрыться? — по-своему сообразила Ульянушка.
— Я не знаю… может, и в Вологде…
— Придется нам тут сидеть тихо, как мышь под веником, пока не придет Митенька, — сказала Ульянушка. — Он тут, в Козлене, уже малость обжился, догадается, куда тебя спрятать. Ох, жаль, Чекмая нет!
— Что за Чекмай? — спросила Настасья.
— Глебушки моего первый друг. За него бы тебя отдать — да его под венец и целым стрелецким полком не загонишь. Он — крепкий мужик, страха не ведает, и повоевал, и славному воеводе служит. Кабы я Глеба не любила — по Чекмаю бы сохла! Ох, Настасьюшка, скольких он присушил — а ни одна ему не по душе… Погоди, ты ж его видела. Ты ко мне подошла на Ленивой площадке, а он рядом стоял…
— Матушка Пресвятая Богородица! — воскликнула Настасья. — Так ведь из-за него вся эта беда случилась. Он Ефимье Анисимовых полюбился, она не к тебе — к нему меня подсылала, мы думали — он поймет…
— Чекмай-то понятлив, но, когда дело доходит до нас, баб, все они бестолковы, как дети малые, — со знанием дела сказала Ульянушка. — Ну-ка, вдругорядь расскажи, что там в Ефимьиных хоромах приключилось.
И, снова услышав, как Акулина выследила, подслушала, Артемию Кузьмичу донесла про тайный сговор Ефимьи и Настасьи, Ульянушка пригорюнилась.
— Ей-богу, лучше так жить, как мы с Глебушком живем, лучше пустые щи хлебать, чем за таким иродом жить!
Настасья согласилась.
Дивно ей было, что вот говорит женщина о своем муже — а у нее личико улыбкой расцветает, глаза горят. До сих пор знакомые замужние женщины о мужьях и доброго слова не сказали. Но, если бы заполучить такого, как Никита Юрьевич… Ну, тогда, пожалуй, глазки и загорятся.
— Что же теперь с бедной Ефимьей будет? — спросила Ульянушка. — Прибьет, поди…
— Может, и прибьет. Меня бы вдругорядь не прибил…
— Понять бы, для чего ты ему понадобилась.
— Да Акулина, сучья дочь, опять воду мутит! Сама что-то стянула, а на меня кивает!
— Видно, она… Как же теперь с тобой быть? Вдругорядь спрашиваю — хочешь уехать с детками в Архангельский острог к сыну?
Настасья задумалась. К сыну — это бы славно, а вот опять оказаться под властью свекра она не желала. Если бы можно было отправить туда дочек! Но какая умалишенная мать отправит маленьких девочек бог весть куда, одной езды — две седмицы, а как там искать Гаврюшу — уму непостижимо?
Ульянушка смотрела на Настасью с недоверием. Ей казалось, что эта женщина должна сразу закричать: да, да, Христа ради, помогите добраться до Архангельского острога! А эта — молчит. И возникает вопрос — всю ли правду она о себе рассказала?
— Подождем Митю, — решила она. — Может, с ним и Глеб придет. Сама я ничего тут делать не стану.
Митька действительно привел Глеба, причем вел огородами — через Розсыльщичью слободу.
— Времени у нас мало, — сразу сказал Глеб. — Может, хозяин этих хором останется в церкви на службу, а может, сразу домой придет. Нехорошо, чтобы он тебя видел.
— Человек-то он, Глебушка, добрый, — вступился за Ивашку Митька, — и за алтын Настасьюшку не выдаст…
— А за три алтына — может, — завершил мысль Глеб. — Я так понимаю, ее по всей Вологде искать станут. И где же ее спрятать?
Перебрали все возможности, от Дюдиковой пустыни до Новинок. Сошлись на том, что нанятые Анисимовым люди знают вологодские окрестности куда лучше, чем Глеб и Митька. И если они сообразят, что Настасьины дочки остались в Успенской обители, то могут там устроить засаду.
— А я вот что придумал, — вдруг сказал Митька. — У батюшка здешнего, отца Филиппа, попадья такая, что ее когда-нибудь живьем на небо возьмут. Постница и молитвенница. Никому в доме от нее житья нет.
— Ну и что? — сердито спросил Глеб.
— А то — взмолиться, чтобы Настасьюшку Христа ради спрятала. Придумать причину…
— И думать незачем. Сбежала с анисимовского двора, потому что купец ко греху склонял. И он для того ее ищет по всей Вологде, чтобы за косы в свою опочивальню приволочь! — сразу догадалась Ульянушка.
Глеб покосился на жену — и ловка же врать…
Митька же глядел на Настасью.
Сейчас, когда косы высохли и были убраны под волосник, а поверх накинут плат, она была не столь соблазнительна, как на речном берегу, когда волосы были видны, а одежда облепила тело.
По правилам девка и замужняя должны носить одежду просторную, чтобы скрыть все волнующие изгибы стана. Подпоясывать можно только нижнюю рубаху, и то — не ради соблазна, а потому, что поясок служит оберегом. Иная дородная купчиха, выходя в топорщащемся сарафане или распашнице, поверх которых еще душегрея, сильно смахивала на копну сена и тем гордилась. А уж в шубе, да еще богатой шубе, она была поперек себя шире.
Именно такими привык Митька видеть женщин — одно лицо и руки можно разглядеть, да и лицо размалевано. Сейчас же Настасья была перед ним с чистым лицом, в холщовом сарафане с Ульянина плеча, который был ей не то что узковат, а недостаточно широк. Словом, она выглядела, как жена в супружеской опочивальне, и это его малость беспокоило.
Настасья же была благодарна Митьке за спасение из ледяной воды — и не более того. А даже ежели бы захотела показать ему, что он ей приятен, — так не знала способов, не изучила науки быстрых и смелых взглядов, полуулыбок, заманчивых движение плечиками, словно бы в пляске.
— А ты знаешь, как к той попадье подойти? — спросил Глеб.
— Я учу попа в шахматы играть…
— Попа — в шахматы?!
— А что тут такого? Он же не сущеглупый какой-нибудь, ходы понял, уже наловчился фигуры на линии выводить…
