— Может, и там. Я еще подождал, ничего больше не было. Тогда я вверх по реке пошел, дошел до моста, а оттуда я уж знал, как сюда попасть. Все, дедушка.
Тут лишь Глеб с Митькой поняли, что докладывал Гаврюшка не им, а деду.
— Хвалю, — кратко отвечал Деревнин. — Хвалю молодца.
И улыбнулся.
Ульянушка хлопотала у печи — хотела порадовать деда с внуком вкусной едой. У бурлаков-то в дороге разносолов нет — кулеш со старым салом, вот и все удовольствие. А Ульянушка с ночи поставила тесто, когда проснулась — оно уж лезло из квашни, и было что положить в пироги — вчерашняя пшенная каша, к которой добавлено по кусочку соленой красной рыбки, грибы, капуста, вареные яички от собственных кур. Кабы знала, что будут такие гости, припасла бы и творога для ватрушек.
Глеб ел молча. В отсутствие Чекмая ему следовало принимать решения, и он думал: тут ли оставить Деревниных, перевести ли в иное место; думал также, что будет с оружием и с людьми, которых выследили дед и внук, оставят ли на канатном дворе или переправят далее. Пока решил посылать Митьку в Козлену, для Деревниных Ульянушка присмотрела соседский подклет, сговорилась, и они стали ночевать там, но поесть иногда приходили в избу богомаза, а иногда Ульянушка носила им пропитание огородами.
А меж тем Чекмай был уже близко.
Миновала седмица, и он приехал в Вологду, оставил коней в надежном месте, в Розсыльничьей слободе, и пешком, с мешком имущества за плечами, пошел в Заречье.
Он явился к ужину вовремя — Ульянушка достала из печи большой закопченный горшок-кашник, а на столе уже были в плошках и мисах соленые грибы, малосольные огурчики, квашеная капуста; половина хлебной ковриги была тут же, на ней стояла солонка; небогато, зато всем в радость. Митька уже сидел с новой ложной наизготовку. Ложку он вырезал сам и даже украсил черен узорами. А Глеб еще возился за столом, пытаясь что-то доделать при свете восковой свечи.
— Слава богу! — воскликнула Ульянушка, услышав условный стук в дверь.
Чекмай вошел, перекрестился на образе и первым делом скинул кафтан и стянул с себя кольчугу.
— Уф-ф! Взопрел! Митька, завтра топим соседскую мыльню! — воскликнул он.
— Да Чекмаюшка!.. Да хоть сейчас растоплю! — обрадовался Митька.
— А у нас тут, дедушка, находка — стой, не качайся! — сказал вставая Глеб.
Они обнялись, и Глеб достал из залежей на своем столе старого письма образ, перевернул, сдвинул дощечку и достал послание с печатями.
— Что это? — удивился Чекмай.
— Это Анисимов сам себя перехитрил.
Узнав, откуда взялось послание, Чекмай сперва сильно удивился, потом согласился: купчиха Анисимова затеяла свою игру, смысла в которой пока не видно, Артемий Кузьмич ту игру разгадал, обнаружив пропажу, и как бы это дело не вышло красавице боком. Что до самого послания, Чекмай и тут согласился: не все ли равно английскому королю, подлинник к нему попадет или список, проверить это он все равно не сможет, а подлинник Анисимову, глядишь, в нужную пору и пригодится.
— Первым делом он мне пригодится, — сказал Чекмай. — Есть Бог на небесах! Вот теперь князь меня ни в чем упрекнуть не сможет. Научил меня Кузьма! С торговыми людьми мало глотку драть — с ними надобно сделки заключать, то им любо. С Кузьмой у меня сделка — и с Анисимовым будет сделка. Честная! Никто не придерется!
— Ты сам-то себя разумеешь? — недовольно спросил Глеб.
— Погоди, поем — все растолкую. Ульянушка, садись, тебе тоже это слышать надобно. Митька!!!
Митька, вдруг заметив, что узор на черене прорезан не так отчетливо, как было задумано, опять схватился за нож.
— Ты с того начни — что за Кузьма и откуда он вдруг взялся, — кротко посоветовала Ульянушка.
И Чекмай, сев за стол и съев сколько хотелось гречневой каши, начал обстоятельный рассказ.
— Стало быть, та Настасья в Козлене у попадьи, а дочки — тут? — уточнил он. — Что ж то за матушка, коли к дочкам возвращаться не желает?
— Она сильно напугана, дедушка, — вступилась за Настасью Ульянушка. — А там она безопасна. Я ту попадью видала — ее бы и ты испугался. Сурова! С одним ухватом на стрелецкий полк пойдет и всех разгонит. И богомольна. И постница, сказывали, великая.
— Мне нужна Настасья, — подумав, сказал Чекмай. — Она знает, что у Анисимова в дому делается. Говоришь, обещала попадье, что за Настасьей родня приедет и ее заберет? Ну так я и буду той родней.
— Настасья скажет, что никакая ты не родня, — предупредила Ульянушка.
— Пусть попробует.
Чекмай провел рукой по лицу, определяя длину бороды. Борода отросла, следовало бы уже подстричь, но он не стал просить у Ульянушки зеркало и ножницы. А попросил он раздобыть старый подрясник.
— Да где ж я его тебе тут найду? — удивилась Ульянушка.
— Я найду, — вызвался Митька. — В Козлене добуду у пономаря.
— Так он тебе и даст, — усомнился Глеб.
— А ты меня не подначивай. Сказал — добуду, значит, добуду.
И Чекмай, и Глеб хорошо Митьку знали: обычно миролюбивый и покладистый, в игре он делался горяч и даже неумолим. Сейчас это могло стать для него опасным, и потому Глеб спросил Ульянушку о мыльне, она ответила, и так вроде бы отвлекли Митьку от затеи. Как выяснилось — ошиблись.
Он, поев, незаметно исчез и вернулся к ночи. Под мышкой у него был свернутый в ком подрясник и скуфеечка.
— Батюшки, откуда? — удивился Чекмай.
— Выиграл.
— Как?!
— В шахматы.
Наутро Ульянушка и Чекмай пошли за Настасьей. Седую гриву Чекмай с помощью Ульянушки заплел в косицу, усы и бороду припорошил мукой, а посох одолжил у Деревнина. Шли огородами, чтобы как можно меньше народа видело Чекмая в старом подряснике. В Козлене Ульянушка привела его к дому батюшки Филиппа.
— Боязно мне что-то, — призналась она.
— Со мной ничего не бойся. Запомни это.
Попадья Матрена подошла к калитке.
— Здравствуй, матушка. — Ульянушка поклонилась в пояс. — Вот за Настасьей дядюшка приехал, хочет забрать в Нижний. И за твое добро с тобой рассчитаться.
Чекмай достал кошель.
— Кормовых вышло, я чай, не более двадцати денег, — сказал он. — Да я вижу — в здешних местах богомольцев мало, на храм жертвуют гроши. Вот, матушка, для ровного счета — рубль.
Рубль в виде двух полтин был заранее завернут в бумажку.
— Так, выходит, Настасья — из нашего сословия? — недоверчиво спросила матушка Матрена.
— Не совсем. Двоюродную мою сестрицу отдали за бондаря, так уж вышло. И Настасья росла, как трава подзаборная. Ничего, теперь мы ее к себе заберем, будет каждое воскресенье причащаться, все посты держать в полной строгости, мы ее к порядку приучим.
