— Так, так! — согласилась попадья.
Она пошла за Настасьей, а Ульянушка перекрестилась.
— Ну как упрется? — тихо спросила она.
— За косы уведу, — пообещал Чекмай.
И, когда попадья подвела Настасью к калитке, он загремел так, что дьякону в богатой церкви впору:
— Слава те Господи, сыскалась! Что глядишь? Испугалась? Будет с тебя, пожила на воле, теперь будешь жить, как честной вдове полагается! Идем!
Настасья с перепугу онемела.
— Настасьюшка, ты что же, дядюшку своего не признала? — спросила Ульянушка. — Грех тебе! Родню помнить надо.
Настасья замахала на Чекмая рукой.
— Не хочешь? Так я и думал! Вишь, матушка, не все так просто. И тот купчина не оттого ее на блуд склонял, что более ему делать нечего, а она сама виновата! Глазами моргала, плечами поводила! А как он ее в опочивальню повел — так и испугалась! Идем, племянница, нечего у калитки торчать, народ смотрит. Что о матушке Матрене подумают?
— Так это ты?.. — прошептала Настасья, признав в громогласном старце того красивого молодца, который вдруг полюбился Ефимье.
— Я, кто ж еще! Давай сюда узелок свой, да и пойдем с Богом. А за тебя, матушка Матрена, век будем Бога молить, и за супруга твоего, и за деточек твоих!
Настасья еще пыталась что-то лепетать, отрекаться от родства, но попадья вытолкнула ее из калитки, и тут же ей в руку вцепилась Ульянушка.
— Спорить станешь — выйдет хуже, — шепотом предупредила она. — Иди да молчи…
И тогда Настасья самым постыдным образом разревелась.
— Плачь, плачь о грехах своих, окаянная. Еще и не так восплачешь, — пригрозил Чекмай.
Калитка захлопнулась. И ничего не оставалось делать Настасье, кроме как идти с Чекмаем и с Ульянушкой, куда ведут.
— Ну, ты, дедушка, силен врать, — сказала Ульянушка. — Я тоже могу, да мне до тебя далеко.
— Поживи с мое, еще и не тому научишься, — пообещал Чекмай. — Ну, ходу, ноженьки резвые, ходу!
Они почти бежали, благо путь к реке вел под гору. Там наняли перевозчика и довольно скоро очутились в Заречье. И была Настасья доставлена в избу, где маялся ожиданием Митька. Там же сидел Деревнин.
— Получай свою утопленницу, — сказал Митьке Чекмай. — Ульянушка, сердце мое, дай рушник! Да воды в рукомой долей.
Немного погодя он уже сделался похож на себя — косицу расплел, муку с усов и бороды стряхнул и остатки смыл и стер рушником.
— Ну, здравствуй, сношенька, — поприветствовал Иван Андреич. — Каково тебе жилось-поживалось без моих внучек? Что глядишь? Внучок мой, а твой сыночек, тут поблизости, к знакомцу в гости пошел, скоро будет.
Настасья забилась в угол. Ей было страшно. Из угла ее извлекла Ульянушка и усадила за стол. Чекмай сел напротив. Глеб, работавший в своем углу, навострил ухо — ему было любопытно. Митька, резавший из липы свои фигурки, отложил работу. Ульянушка села с шитьем поближе к Глебу, чтобы на шитье падал свет из слюдяного окошка. Деревнин тоже сел за стол. Он уже совсем опомнился после плаванья по рекам и смотрел на невестку весьма неодобрительно — понимал: без присмотра она что-то натворила.
— Рассказывай все, что знаешь, об Анисимове и его дворе! — приказал Чекмай.
— Да что я знаю? Я при Ефимье состояла, в комнатных женщинах жила. Мы света божьего не видели, так нас всех стерегли.
— Всех ли? — не поверила Ульянушка.
— Ну, мовницу Парашку не так стерегли — а может, и с ней, когда на реку белье несла стирать и полоскать, кого-то из дворни посылали. Почем я знаю… Бахарку на зиму он нанял — и той ходу со двора не было. В церковь Божию пойти — так стражи при Ефимье, как при царице, только что суконными запонами ее от чужого взора не прикрывают. Однажды дозволил ей прокатиться в колымаге, всего двух молодцов да Акулину с ней послал — это для нас такое диво было!
— А с чего бы такие строгости? — спросил Глеб.
— Так Ефимья-то Савельевна до того пригожа — другой такой во всей Вологде, поди, нет. И на Москве, может, нет. Артемий Кузьмич ее высмотрел, когда ей и пятнадцати годков не было, и тогда же сам ее батюшке сказал: никому не отдавать, беречь пуще глаза. Потом, когда ей стало шестнадцать, за себя взял. Он ее балует и тешит — чего душеньке угодно, то тут же купить и принести к ней в терем велит. А при ней осталась ее мамка Акулина, бляжья дочь!
— Ого! — удивился Глеб. — Экие ты слова выговариваешь.
— А как иначе, когда она — доносчица? Купил ее Анисимов с потрохами! Мы с Ефимьюшкой всего только о молодцах пошептались — а она и донесла. Тогда-то меня и согнали со двора.
— Пригожа, говоришь? — спросил Чекмай.
— Второй такой лебедушки нескоро сыщешь. И дочка, Оленушка, в нее уродилась. И любит ее Артемий Кузьмич, денег для нее не жалеет. Он-то в годах, нечасто Ефимью к себе зовет, да она и не больно хочет к нему в опочивальню ходить… А полюбила она тебя, ирода! — воскликнула Настасья. — Из-за тебя вся эта суета, из-за тебя все беды! Из-за тебя меня прибили! А она к тебе бежать хотела!
Чекмай онемел, а рот у него сам собой открылся.
— Ого! — воскликнул Глеб. — Сдается, скоро на твоей свадебке попируем!
— Так она ж замужем! — напомнила Ульянушка.
— Так муж стар, толст, того гляди — удар его хватит. И — вдова! Да еще богатая вдова… — стал пророчить Глеб.
— Да ну тебя! — отмахнулся Чекмай. — Ты меня, красавица, ни с кем не спутала?
— Тебя спутаешь! Она высмотрела тебя на Ленивой площадке, когда мы ездили искать Авдотью.
— Какую Авдотью, уж не мою ли? — встрепенулся Деревнин. — С чего ее на Ленивой площадке искать? Совсем, что ли, скурвилась и по рукам пошла, ходит на торг с рогожкой, чтобы в лопухах расстелить?
— Ее, Иван Андреич, ее самую. Про рогожку речи не было, да о таких вещах вслух не говорят, — ехидно ответила свекру Настасья, обрадовавшись возможности сказать что-то нехорошее про Авдотью, из-за которой было столько бед. — А искать меня послали, потому что я ее в лицо хорошо знаю, сколько лет вместе прожили.
— Неужто дочек оставила, а сама на блуд пошла?
— Нет, она и дочек с собой увела, и мамку Степановну.
— Господи Иисусе! — Деревнин схватился за голову. — Позор и поношение!
— Погоди, Иван Андреич, может, все не так плохо. А для чего Авдотья Анисимову потребовалась? — продолжал расспросы Чекмай.
— Да за ней брат приехал, велел отыскать.
— Нет у нее никакого брата! — возмутился Деревнин. — Мне ли не знать? Полюбовник — вот кто за ней приехал!
— Да погоди ты, Иван Андреич! Стало быть, тот брат, или полюбовник, или бог весть кто, пришел ее искать к Анисимову?
— Да…
